Цивилизация, культура, религия

(6) Мы готовы снова выслушать упрек в том, что преподносим свою реконструкцию предыстории израильского народа с чересчур большой, неоправданной уверенностью. Эта критика не слишком больно заденет нас, потому что она находит отклик в нашей собственной способности суждения. Мы сами знаем, что наше построение имеет свои слабые места. Но оно имеет и свои сильные стороны. В целом перевешивает впечатление, что всё-таки имеет смысл продолжить работу в начатом направлении. Имеющееся в нашем распоряжении библейское повествование содержит ценные, больше того – неоценимые исторические свидетельства, которые, однако, искажены под влиянием сильнейшей тенденциозности и украшены продуктами поэтического вымысла. В ходе предшествующего разбирательства мы сумели угадать одну из этих искажающих тенденций. Наша находка указывает нам дальнейший путь. Мы должны обнаружить другие искажающие тенденции. Выявив отправные пункты для понимания возникших искажений, мы обнаружим за этими последними новые детали истинного положения дел.

Выслушаем прежде всего то, что критическая библеистика говорит об истории возникновения шестикнижия (пяти книг Моисея и книги пророка Осии, которые нас здесь только и интересуют)[53]. Древнейшим письменным источником считается J, так называемый Ягвист, которого в последнее время склонны отождествлять со священником Евиатаром, современником царя Давида[54]. Несколько позднее, неизвестно, насколько, датируют так называемого Элогиста, жившего в Северном царстве[55]. После гибели Северного царства в 722 г. до Р. X. какой-то иудейский священник свел воедино фрагменты источников J и Е, сделав некоторые свои добавления. Его компиляция обозначается двумя буквами, JE. В седьмом столетии к ней прибавляется Второзаконие, пятая книга, якобы найденная в полном виде в храме. После разрушения храма (586), во время изгнания и после возвращения, как полагают, возникла обработка, именуемая «священническим кодексом»; в пятом веке произведение получает свою окончательную редакцию и с тех пор уже существенно не изменяется[56].

История царя Давида и его эпохи, скорее всего, – произведение его современника. Это полноценная историография за пять столетий до Геродота, «отца истории». Мы приближаемся к пониманию этого достижения, когда в духе нашей гипотезы вспоминаем о египетском влиянии[57]. Промелькнуло даже предположение, что израильтяне архаического времени, писцы Моисея, не остались в стороне от изобретения первого алфавита[58]. Естественно, нет никаких способов узнать, в какой мере сообщения об архаических временах опираются на ранние записи или на устную традицию и какие промежутки времени лежат в отдельных случаях между событием и его фиксацией. Однако текст, каким мы его сегодня имеем, достаточно много рассказывает нам о своих собственных судьбах. Две взаимно противоположные обработки оставили на нем свои следы. С одной стороны, он подвергся редакции, которая в духе своих тайных целей исказила, исковеркала, расширила его, превратила в собственную противоположность; с другой стороны, он побывал в руках щадящего благочестия, желавшего сохранить всё таким, каким оно на данный момент было, безразлично, согласовались ли части между собой или взаимно отменяли друг друга. Так почти во всех частях возникли явные пробелы, сбивающие с толку повторы, осязаемые противоречия, вкрапления, заставляющие нас догадываться о вещах, сообщение о которых не входило в намерения редакторов. С искажением текста дело обстоит примерно так же, как с убийством. Трудность заключается не в совершении деяния, а в сокрытии его следов. Акценты текста, что называется, «смещены», т. е. в буквальном смысле перемещены на какое-то другое место. Во многих случаях такого смещения мы поэтому можем рассчитывать на то, что сумеем всё-таки обнаружить моменты, подвергшиеся подавлению и отрицанию, в скрытом виде в каких-то других местах, пусть видоизмененными и вырванными из контекста. Будет только не всегда легко их распознать.