Пока Национальное собрание напряженно работало над созданием конституции. Францию охватывала политизация иного рода — та самая, в которой, по мнению большинства историков, и зародилось современное западное государство. Изначально национальные государства появлялись на свет в результате централизации региональных интересов под эгидой могущественных монархов, а в некоторых странах следом за этим процессом произошли реформы, предоставившие имущим слоям большие возможности участия в государственном управлении. Психологическое отношение людей к своей стране представляло собой смесь из личной преданности монарху. признания традиционного права монарха и аристократии повелевать, принадлежности к национальной церкви, неоспариваемого понятия о защите своей земли, общего языка и противопоставления врагам-чужеземцам. Однако события 1789 года потрясли все эти связи до основания. Верность королю, церкви и знати испарилась, а привязанность к родине сменилась преданностью делу революции, политическим переменам и французскому народу. Если, как провозгласило Национальное собрание, единственным законным источником власти является народ, то каждый депутат, по сути, собрание целиком, могли черпать авторитет только из народной поддержки. Соответственно депутаты, их сторонники и противники производили на свет неиссякающий поток политических памфлетов, записок, воззваний, деклараций и обоснований — все с целью переманить на свою сторону как можно больше людей.
Вновь рожденное французское государство пришло на смену монархии как фокусу национального самосознания и церкви как фокусу социальной организации; политическая жизнь сменила религию, сделавшись средоточием стремлений и чаяний нации. Конституционное государство, в котором монарх имел ограниченные полномочия, уже существовало в Британии и Голландии. однако американская и французская революции пошли дальше подобного компромисса. Во Франции королевской власти, аристократии и церкви совместными усилиями удавалось избегать любых политических и социальных реформ на протяжении 150 лет. поэтому среди тех, кто по-прежнему присягал на верность королю, для многих это было лишь необходимой формальностью, ибо в их глазах он превратился в помеху для осуществления их стремлений. В отличие от Британии в 1688 году, в сознании французов после 1789 года новое государство существовало в ауре некоего полумистического идеала, воплощенного в фигуре Марианны и чествуемого трехцветным знаменем и кокардой. Английский путешественник, чей путь в 1792 году лежал через северную Францию, застал совершенно новую страну: «В каждом из городов между Кале и Парижем посреди рыночной площади высажено взрослое дерево (как правило, тополь)… на вершину такого дерева или столба надет красный ночной колпак из шерсти или хлопка, который называют “Колпаком свободы”, ствол же увешан вымпелами или красными, синими и белыми лентами. Я видел несколько статуй святых и внутри, и снаружи храмов (даже в Париже), на которых были те же колпаки, и еще несколько распятий с национальной кокардой, привязанной к левой руке фигуры на кресте… Все гербы, прежде украшавшие ворота Hotels, сняты… Слуги больше не носят ливрей — этот признак рабства также отменен».
Подобная политизация жизни изменила само представление о том, что такое нация и как она должна существовать. Не определяемая больше верностью далекому королю, французская нация предстала образованием, сплоченным участием людей в политической жизни. Поскольку публика столь глубоко погрузилась в политику, политикой пропиталось абсолютно все. Институты государства за несколько лет, прошедших после революции, включили в свою орбиту все аспекты французского быта. По сравнению со способом ведения дел, характерным для традиционных монархий, как правило, неряшливым и дилетантским, французское государство сделалось воплощением эффективности и преданности делу, а также образчиком функционирования любой современной администрации. Со всякой неопределенностью самоидентификации было покончено — отныне понятие Франции было четко задано ее границами, языком и идеалами.