Цивилизация. Новая история Западного мира

Единственным препятствием к осуществлению этого замысла была Франция, главный союзник России. Германское руководство, отдававшее себе полный отчет в намерениях французов вернуть утраченные территории, приняло решение выступить против Франции, как только Россия выступит на стороне сербов. Для этого не было никаких оправданий. кроме потребности опередить Францию в любой войне, собиралась ли она в ней участвовать или нет. Немецкий план, составленный генералом Шлиффеном, заключался в том, чтобы пройти быстрым маршем через территорию нейтральной Бельгии и взять Париж и французскую армию в «клещи». — по расчетам Шлиффена при худшем раскладе война с Францией не должна была занять более шести недель. План Шлиффена никогда не подвергался политическому обсуждению или критике, и со своей высокой позиции военного стратега генерал утверждал, что не может принимать в расчет международные соглашения. В ситуации, когда командование рейхсвера становилось творцом внешней политики, Теобальд фон Бетманн-Хольвег, немецкий канцлер в 1914 году, писал: «За все мое время пребывания в должности не было проведено ничего похожего на военный совет, на котором политики могли бы вмешаться в ход военных дебатов со своим веским “за” или “против”». В интригах и маневрах, предшествовавших развязыванию войны, гражданское правительство Германии действовало заодно с армией — политическая повестка дня задавалась графиком штабного планирования. В свою очередь и французские генералы считали политические и дипломатические средства непригодными для достижения желанной цели, а именно возвращения Эльзаса-Лотарингии. Они не обладали таким влиянием на правительство. как германские коллеги, однако их мнение принималось всерьез, поскольку целиком соответствовало настроениям большинства французов.

К лету 1914 года каждая из сторон (Франция и Россия против Германии и Австро-Венгрии) чувствовала себя готовой к схватке и не сомневалась, что другая вот-вот выступит 28 июля 1914 года Австрия, подстрекаемая Берлином (и использовавшая как предлог убийство в Сараево эрцгерцога Франца-Фердинанда), объявила войну Сербии и начала бомбардировки Белграда. 1 августа, в ответ на немедленно изданный царский указ о мобилизации, Германия объявила войну России. На следующий день Германия уведомила нейтральную Бельгию, что та должна согласиться на интервенцию немецких войск, имеющих целью помешать французскому вторжению, а 3 августа Франции была официально объявлена война. Все происходило в точности как планировали Австрия и Германия, единственным камнем преткновения оставалась реакция Британии, обладавшей сравнительно немногочисленной армией и огромным и мощным военным флотом. Германия, возможно, рассчитывала, что Великобритания останется в стороне от конфликта, однако британское правительство, поддерживаемое большинством населения, решило взять на себя гарантии бельгийского нейтралитета. 5 августа 1914 года все главные европейские державы официально находились в состоянии войны.

Объявление войны преисполнило все стороны небывалого оптимизма. Письма, дневники и воспоминания передают ощущение радости и освобождения, принесенное вестью о том, что словесные баталии наконец закончены и пришло время для настоящего испытания сил. Германские полководцы чувствовали неуязвимость своей нации для любого врага, а русские полагали, что смогут достичь Берлина быстрее, чем немцы Парижа. Политики левого фланга, для которых антимилитаризм был частью идеологии, утешали себя мыслями, что начавшаяся война станет «войной, которая покончит со всеми войнами». На страницах «Пэлл-Мэлл газетт» Дж. Л. Марвин писал: «Мы должны принять участие в том, что положит конец культу войны. Тогда, после кровавого дождя, быть может, воссияет наконец в небесах великая радуга и откроет людям глаза. И возможно, после битвы Судного дня воистину не будет не одной битвы». Другие, которых, правда, было меньшинство, едва могли поверить, что Европа, словно в гипнотическом оцепенении, позволила втянуть себя в войну, в которой сошлись все главные державы континента.

Охвативший массы восторг не мог долго соседствовать с реальностью окопной войны, которая безжалостно обнажила иллюзорность мира идиллической мужественности и личного героизма. Война стала осуществившимся кошмаром, кровавым месивом, в которое смертоносное порождение военной индустрии превращало миллионы человеческих жизней и в котором невозможно было разобрать человеческих лиц. Артиллеристы никогда не видели тех, кого они убивали, пехотинцы никогда не видели тех, кто их убил. Несмотря на жестокие потери, скопившаяся в предшествующие десятилетия ксенофобия не позволяла идти на уступки или переговоры ради мира, даже тогда, когда война, казалось, зашла в тупик.