Цивилизация птиц

Летучие мыши попискивают, летают вокруг меня, задевая кожистыми крыльями. Они хотят спугнуть меня, выгнать с принадлежащей им территории. Волк глухо рычит, скаля белые зубы. Мои пронзительные крики вызвали движение в черной глубине пещеры. Одна лишь змея замерла, прикинувшись спящей. Вой доносится из-за серой стены дождя. Это волчица. И вот она уже вместе с волчатами укладывается рядом со своим самцом. Пещера наполняется запахом мокрых звериных шкур.

Жадные, голодные взгляды. Волчата подбегают, встают на задние лапы, скалят зубы. Я поворачиваюсь и гневно кричу:

– Отстаньте от меня! Вы все равно ничего мне не сделаете! Сарторис! Сарторис!

Разозленные волчата неуклюже подпрыгивают, опрокидываются на спины, падают прямо в грязь. Отряхиваются и с поджатыми хвостами возвращаются к матери, втискиваются в выкопанное под стеной углубление. Сверху они похожи на серовато-бурые камни.

Из глубины пещеры, постепенно заполняя все большую и большую часть помещения, выползает темнота. Я сижу, сжавшись в комочек. Глаза постепенно слипаются – мне все труднее и труднее открывать их. Место на каменном уступе кажется мне вполне безопасным укры­тием. Стена дождя совсем потемнела. Летучие мыши, попискивая, ловят ночных бабочек, комаров, жуков... Голова склоняется набок, клюв утыкается в пух над кры­лом. Из последних сил я раскрываю глаза, боясь уснуть. Темнота расползается из глубин пещеры, из разливающейся все шире лужи, из потоков льющегося на землю дождя.

Темнота заполняет и меня – изнутри, – и именно она заставляет заснуть, несмотря на окружающие меня кровоточащие стены, несмотря на волков, пауков и даже несмотря на доносящееся из неизмеримых глубин эхо.

Меня будят шум, шипение, хохот, стоны. Я выпрямляюсь, потягиваюсь, осматриваюсь по сторонам. Дождь кончился, пещера залита лунным светом. Чужие, незнакомые птицы садятся на камни и ветки, прижимаясь к стенам. Они рвут клювами пропитанные кровью ткани, раздирают, пожирают, отламывают, высасывают.

Рассмотрев повнимательнее их толстые крючковатые клювы и тонкие, острые когти, я тихо дрожу, крепко прижавшись к стене, Я никогда в жизни не встречал таких птиц. Их головы совсем не похожи на птичьи – они совсем голые, без перьев. Может, это человеческие головы?

Сон снова заставляет меня закрыть глаза, мною овладевает усталость, которая даже сильнее страха. До моих ушей, как будто из далекого далека, еще доносится вой волков и крик убиваемой серны. Но я даже не открываю глаз, лишь глубже засовываю клюв в перья между крыльями.

Резкий крик Реи врывается в освещенную лучами восходящего солнца пещеру. Темнота исчезла. От страшного мрака осталась лишь узкая полоска в глубине, за порогом – там начинается ведущий вниз туннель, пугающая отзвуками доносящегося из тьмы эха пропасть. Оттуда прилетали те птицы с неоперенными головами, с железными клювами и когтями. Я разминаю замерзшие косточки, потягиваюсь.

Голос Реи звучит все ближе.

Насытившиеся волки спят внизу рядом с остатками загрызенной ими серны.

Значит, то, что я видел, вовсе не было сном?! На стенах, ветвях, сучьях, камнях подсыхают шрамы, царапины, следы укусов, кругом видны капли застывающей крови, затягивающиеся раны.

Рея стоит у входа – возбужденная, разгневанная, все еще подозревающая, что я изменяю ей с другой самкой. Ее силуэт четко очерчен на фоне яркого утреннего света. Перья отливают темной синевой, сверкают черными и фиолетовыми отблесками.

– Где ты, Сарторис? Отзовись! – Рея неуверенно подпрыгивает на пороге.

– Я здесь! Я здесь! – откликаюсь я, слетаю с ветки и сажусь рядом с ней.

Она гладит меня клювом, нахохливается, машет хвостом и крыльями, трется о меня, бегает вокруг, как будто не веря, что наконец нашла то, что искала.

Вход в пещеру окружен окаменевшими стволами и ветками тех же самых серых растений, которые растут здесь внутри. Дальше простирается россыпь камней, мусора, железа, которая тянется до высохшего леса на горизонте. От вчерашнего ливня остались лишь сломанные ветки и принесенные водой песок и ил.

– Что это? – грозно нахохлившись, кричит Рея.

У самого выхода, там, где по камням стекала вода, из пещеры выбираются три скелета. Их старые, вросшие в твердую глину кости белеют под лучами солнца – совсем как пух на наших грудках.

Самый высокий, в свободном полуистлевшем одеянии, с короткой деревянной палочкой во рту, поворачивает голову к идущему следом за ним.

Второй, одетый в вылинявшие лохмотья, кажется самым маленьким из них. Кости у него тонкие и хрупкие. Длинные, влажные от вчерашнего дождя волосы облепились вокруг овального черепа. Последний – третий – ске­лет тянет его за собой обратно во тьму, сжимая в истлевшей ладони кусок прозрачной ткани так, как будто тащит ее к себе.

– Не бойся! Они неживые! Они ничего не могут нам сделать! – кричу я Рее.

Деревянная дудочка выскальзывает из челюстей, выпадает из истлевших пальцев.

Следующий ливень смоет скелеты со склона, и от них не останется больше никакого следа.

Это самая тяжелая из всех зим, которые я помню.