Цивилизация страуса (СИ)

  -        И потом, понимаете, за вами будут стоять ваши слова и какие-то нечетко сформулированные моральные принципы, которые меняются из поколения в поколение. А на нашей стороне играет самый большой человеческий страх - страх смерти. Никто против нас не пойдет.

  -        Вы не одни на этом поле.

  -        Но мы пришли на него одними из первых и первыми добились результатов, - сказал Кац.

  -        Незаменимых людей не бывает, и незаменимых корпораций тоже.

  -        Видимо, мы не договоримся, - сказал Кац.

  -        Зачем вообще договариваться с посредственностью, которая ничем не угрожает?

  -        Серьезно не угрожает, - поправил Кац. - Вы не можете нас раздавить, но мелкие неприятности таки доставляете, и я предпочел бы уладить дело миром.

  -        Не судьба, - сказал Гусев.

  -        Что ж, я хотя бы попытался, - Кац поднялся на ноги.

  Позже, на разборе полетов, они десятки раз пересматривали эту сцену с разных углов обзора, пытаясь понять, что же все-таки на самом деле произошло в небольшом скверике в спальном районе Москвы, и кто именно начал стрелять. Отдал ли Кац какой-то сигнал, или кто-то из его людей проявил инициативу, или просто нервы у кого-то не выдержали. По крайней мере, Тунец клялся, что его парни открыли огонь только в ответ.

  Гусев же склонялся к мысли, что концентрация оружия и нервов на одной весьма ограниченной площадке достигла критической массы, и стрельба началась просто потому, что она должна была начаться, неизбежная, как исторический процесс. В мире, в котором правило балом насилие, переход из стадии переговоров к силовому решению проблемы требовал совсем незначительного толчка.

  Может быть, поэтому его никто и не почувствовал.

  Глава двадцать пятая.

  -        Ложись! - скомандовал Тунец.

  Но лечь Гусев не успел.

  Его словно кувалдой в грудь ударили. Из легких вышибло воздух, в глазах потемнело. Словно в полубреду, он поднялся на ноги, но сразу споткнулся и в конечном итоге все же оказался на земле, хотя его личной в том заслуги никакой не было.

  Выстрелы были практически не слышны. Звуки, которые издавали, падая на асфальт, срезанные пулями ветки, и то были громче.

  Боль в груди была страшной, но стоило признать, что бронежилет Гусева таки спас.

  Кто-то закричал.

  Гусев с трудом перевернулся на живот, застонал от боли и оторвал голову от земли, как раз в тот момент, чтобы успеть заметить бегущего по аллее Каца. Мгновением спустя бегущий по аллее Кац превратился в падающего на асфальт Каца, а на груди его расплывалось красное пятно.

  За своим пистолетом Гусев даже не дернулся. В перестрелке явно участвовали профессионалы, и вряд ли его скромный вклад способен на что-то повлиять. Да и под ногами у команды Тунца путаться не стоило.

  Пули из крупнокалиберной снайперской винтовки прилетела в голову лежащего на асфальте Каца, и Гусев злорадно подумал, что никакой криокамеры тому больше не светит. Одно дело - восстанавливать мозг после кислородного голодания, и совсем другое - собирать его пинцетом на нескольких квадратных метрах сквера.

  -        Пожалуйста, - сказал Тунец.

  -        Как там вообще? - спросил Гусев, внезапно вспомнив, что у него есть связь.

  -        Полежи так еще минутку, - попросил Тунец.

  -        Вообще не вопрос, - сказал Гусев, но больше себе, чем своему собеседнику.

  Гусев лежал.

  Наверху стреляли, кричали и умирали люди, а Гусев лежал на сыром вечнозеленом газоне и тихо про себя радовался, что его одежда пропитывается водой, а не кровью.

  Мелкая человеческая радость.

  Потом все кончилось. Гусеву помогли подняться на ноги, дойти до скамейки и сесть. В отдалении уже слышались полицейские сирены.

  Сначала Гусева отвезли в больницу.

  Сняли с него бронежилет, продемонстрировали засевшую в пластине пулю, просветили рентгеном, диагностировали перелом двух ребер, дали болеутоляющего, наложили на грудь тугую повязку и рекомендовали на время отказаться от тяжелого физического труда и чего-то другого, очень на него похожего.

  На этом легкая часть закончилась.

  Из больницы его привезли в полицию, где он сидел на жестком стуле, уклончиво отвечал на одни и те же задаваемые по кругу вопросы и требовал своего адвоката или хотя бы вернуть ему телефон.

  Часа в четыре полицейским это надоело (Гусеву это надоело значительно раньше) и его оставили в покое. Даже в камеру не отвели, просто заперли допросную комнату и куда-то свалили.

  Гусев размышлял о том, хороший это симптом или плохой, курил сигареты из смятой пачки и думал, как бы ему добраться до телефона и адвоката.

  В делах общения с представителями власти Гене-Геноциду равных не было. Или были, но Гусев их пока не встречал.

  Через два часа его усадили в машину и снова куда-то повезли.

  В большое административное здание в центре Москвы.

  Генерал Шапошников все еще был высок, худощав и суров лицом. А еще он свое суровое лицо кривил так, словно у него зубы болели.

  -        Садитесь, - сказал он.

  Стул в кабинете генерала был куда мягче и анатомически удобнее, нежели его собрат в комнате для допросов.

  -        Где мой адвокат? - спросил Гусев.

  -        Пьет кровь из моих подчиненных, - сказал генерал.