Цивилизация в переходное время

651 Если перед лицом этой дилеммы мы цепляемся за доказанную истинность теории компенсации, то придется сделать парадоксальное умозаключение: вопреки видимости обратного, духовное положение отшельника сродни на самом деле состоянию неполноценности, которому нужна соответствующая компенсация. Подобно тому, как физический голод утоляется, по крайней мере метафорически, лицезрением вкусной еды, так и голод души утоляется через сверхъестественную образность. Но не так-то просто понять, почему душа отшельника должна страдать от «голода». Он посвящает всю свою жизнь тому, чтобы заработать panis supersubstantialis, «хлеб сверхсущий», который один способен утолить его голод; кроме того, в его распоряжении имеются вера, вероучение и благодать церкви. Чего же ему в таком случае недостает? У него есть как будто все, но факт остается фактом: он этим не питается, его неутолимое желание остается неудовлетворенным. Очевидно, что ему не хватает фактического и непосредственного восприятия духовной реальности, какой бы та ни оказалась. Представляется ли этот опыт более или менее конкретно или символически – не слишком важно. Он вовсе не ожидает физической осязаемости какой-либо земной вещи; он взыскует, скорее, возвышенной неосязаемости духовного видения. Этот опыт сам по себе компенсирует бесплодность и пустоту традиционных форм богопочитания, и поэтому отшельник ценит его превыше всего. Его взору предстает нуминозный, внешний по отношению к человеку образ, столь же реальный и «действенный» (потому что «воздействует» на него), как и иллюзии, сотворяемые отвергнутыми влечениями. При этом отшельник желает познать духовное из-за реальности и спонтанности последнего в той же мере, в какой нежелательны для него иллюзии чувств. Пока нуминозное содержание может так или иначе использовать традиционные формы, нет причин для беспокойства. Но когда эти формы выдают свою архаичность, принимая необычные и неприятные свойства, все становится сомнительным до патологии. Отшельник начинает гадать, а вправду ли они менее иллюзорны, чем заблуждения чувств. Может случиться даже так, что откровение, первоначально воспринятое как божественное, впоследствии подвергнется осуждению как дьявольский обман. Критерий различения здесь – только и исключительно традиция, а не реальность или нереальность, как в случае с реальной и иллюзорной едой. Видение – явление психическое, как и его нуминозное содержание. Дух отвечает духу, тогда как при голоде на потребность в еде отзывается галлюцинация, а не настоящая еда. В первом случае платят, образно выражаясь, наличными, а во втором случае – необеспеченным чеком. Одно решение пригодно, другое же таковым считать нельзя.

652 Но в обоих случаях структура явления будет одинаковой. Физический голод нуждается в настоящей еде, а духовный голод нуждается в нуминозном содержании. Такие содержания по своей природе архетипичны и всегда выражаются в облике «естественных» откровений, ибо христианский символизм, как и все прочие религиозные идеи, зиждется на архетипических моделях, восходящих к доисторическим временам. «Целостный» характер этих символов охватывает всевозможные человеческие устремления и влечения, как бы подкрепляя нуминозность архетипа. Вот почему в сравнительном религиоведении мы столь часто встречаем религиозные и духовные проявления, связанные с проявлениями сексуальности, голода, агрессивности, власти и т. д. Особенно плодотворным источником религиозной символики выступает влечение, которому в конкретную эпоху и в конкретной культуре придается наибольшее значение: это то, что сильнее всего заботит человека. В некоторых обществах голод ставится выше секса, в других – наоборот. Наша культура озабочена не столько пищевыми табу, сколько сексуальными ограничениями. В современном обществе они стали играть роль уязвленного божества, которое огрызается во всех областях человеческой деятельности, включая психологию, где «дух» сводится к сексуальному вытеснению.