Цивилизация запахов

Королевский эдикт от 25 ноября 1539 года нужно рассматривать в контексте бешеного роста населения, когда Париж стремительно приближался к рубежу в 300 000 жителей, которого достиг в 1560 году[45]. В документе с сожалением констатируется, что на улицах города скапливается огромное количество грязи, навоза, строительного и прочего мусора, который все оставляют прямо перед дверями своих домов, несмотря на существующие королевские предписания. Это «приводит в ужас всех добропорядочных жителей и доставляет им крайнее неудовольствие», поскольку от этих куч исходят «вонь и зараза». Под угрозой штрафа, возрастающего в случае повторного невыполнения предписаний, каждому собственнику прибрежных домов предписывается уничтожить нечистоты, замостить пространство перед домом и поддерживать дорогу в надлежащем состоянии. Запрещается выбрасывать помои на улицы и площади, держать дома мочу и грязную воду — их следует выливать в канавы и следить, чтобы утекли. Кроме того, на улицах запрещается жечь солому, навоз и прочие нечистоты — их следует вывозить за пределы городов и предместий, — а также убивать свиней и прочий скот в публичных пространствах. Все владельцы домов обязаны иметь у себя выгребные ямы, а если у кого нет таковой, тот под угрозой конфискации имущества в пользу короля или десятилетнего запрета на сдачу в наем, если недвижимость принадлежит церкви, должен срочно обустроить ее. Кроме того, мясникам, производителям колбасных изделий, торговцам жареным мясом, булочникам, перекупщикам птицы, а также всем прочим жителям запрещается разводить свиней, гусей, голубей и кроликов. Те, кто владеет вышеперечисленными животными и птицей, должны вывести их за пределы столицы, если желают избежать конфискации имущества, а также телесного наказания. Последнее положение наводит на мысль о бушующей или ожидающейся эпидемии чумы, поскольку цель его — предупреждение заражения. Таким образом, можно предположить, что королевский эдикт был вызван чрезвычайными обстоятельствами. Во всяком случае, он не имел долгосрочного эффекта, как и предыдущие и последующие предписания городских властей, посвященные этой же проблеме. Королевский указ от 1374 года уже предлагал собственникам парижских домов «обустроить в достаточном количестве общественные и частные отхожие места». Впрочем, впустую.

Ситуацию не проясняют и юридические документы: у нотариусов, описывавших имущество после кончины владельца дома, не было особого интереса к отхожим местам. Тем не менее изучение двадцати семи подобных документов, относящихся к кварталу Марэ в период с 1502 по 1552 год, показало, что в восемнадцати домах существовали стулья-туалеты и/или подкладные судна, а в девяти не было ни того ни другого. После указа от 1539 года таких домов осталось пять[46]. Было бы рискованно утверждать, что те, кто был лишен подобных удобств, имели доступ к общественным выгребным ямам. Скорее можно предположить, что они по-крестьянски выходили облегчиться на улицу, вероятно на навозную кучу, и даже не давали себе труда выбросить экскременты в канаву. Дома в Париже были узкие и высокие, и чем беднее был человек, тем выше он жил. Поэтому содержимое помойных ведер и горшков чаще всего выливалось в окно. На протяжении всего дореволюционного времени к предупреждению «Берегись, вода!» следовало относиться серьезно, чтобы избежать неприятного сюрприза. Обладатели чувствительных носов и те, кто страдал бессонницей, сетовали на это, что ни в коей мере не говорит об эволюции коллективного восприятия, однако свидетельствует, что тема обоняния поднималась и в юридических документах. Около 1570 года соседи некоего жителя Нанта Андре Брюно жаловались, что между семью и восемью часами вечера под его окнами, в самом центре города, ходить невозможно — очень велик риск быть облитым помоями и испражнениями. Надо сказать, что люди со столь укоренившимися привычками часто имели в своих домах уборные, как, например, другой житель центра Нанта, Пьер Готье. Он не только упорно выливал в окно «вонючее и гадкое содержимое горшков», но и посылал своих детей справлять нужду на улицу[47]. Если верить поэту Жилю Коррозе, в 1539 году написавшему «Блазон[48] о месте уединения», в этих «тайных комнатах» не было ничего привлекательного:

Едва ли сыщешь смельчака,
Чтоб поднял крышку стульчака:
Он сам же будет виноват,
Почуяв крепкий аромат![49]

,[50]