Цотнэ, или падение и возвышение грузин

Однажды в присутствии царевичей Тамар начала говорить:

— Наследник правителя Одиши, мой любимый крестник, просится в поход для освобождения Иерусалима. Об этом же пекутся мои визири и вельможи. Но я уже не могу взвалить на себя такую тяжесть. Исполнить эту искреннюю мечту грузин придётся, сын мой Лаша, тебе, новому царю Грузии. Ты поведёшь грузинских крестоносцев в Иерусалим. Ты освободишь могилу Спасителя. Умоляю тебя об одном, и это первейшее моё завещание: возьми мои бренные останки и похорони их в грузинском Крестовом монастыре.

— Бог не допустит, чтобы ты умерла! — вскричал Лаша и обнял мать.

— Что ты говоришь, мама, — заплакала Русудан.

Тамар осушила набежавшую слезу, принуждённо улыбнулась и прикрикнула на них:

— Что вы расхныкались! Вставайте, посмотрите вокруг, может ли быть что-нибудь лучше жизни! — и она всех троих проводила до дверей, напомнив сыну уже на пороге:

— Когда господь призовёт меня, не забывай моего завещания…

В своей загородной резиденции Начармагеви Тамар постоянно была занята государственными делами. Визири и вельможи, церковные иерархи и руководители обеих академий постоянно пребывали в палатах Начармагевского дворца.

Царица и её соправитель Лаша-Георгий с утра садились за обсуждение и решение разных государственных дел. На это уходило много сил и времени. Совещания с визирями и эриставами, приём послов, отправление посланников, сооружение каналов и дорог, возведение крепостей, и подготовка войск… Каждое дело доходило до Тамар, всё более или менее значительные дела решались с её согласия.

Остальное время царицы уходило на церковную службу, на чтение книг и рукоделие.

С некоторых пор она стала чувствовать себя плохо, заметно худела. Головная боль и слабость нападали на неё в те часы, когда невозможно было оставить дела. Она терпела, думая, что слабость пройдёт, скрывала от всех свою немочь. Изнуряли не столько труды, сколько бессонница. Не умея бороться с ней, царица до полуночи вязала и вышивала, до рассвета читала книги, а на следующий день не узнавала сама себя — всё было трудно: и сидеть на троне, и стоять, и читать, и писать.

Поблёкла зелень лесов, а местами вкрались в листву жёлтые и огненные краски. Затихли виноградники, улёгся шум в деревнях. Вино перебродило, и страсти улеглись. Околачивающийся по деревням пьяный Дионис мирно спал.

Настала пора поздней, но сухой, солнечной осени. Нежно веющий ветерок ещё не приносил морозного дыхания с гор, земля дышала уже ослабевшим, но приятным теплом. Солнце утратило свой жар, оно уже не было жгучим, а приятно грело.

После полудня Тамар заседала в дарбази. Уже с утра царица чувствовала себя плохо. Она задыхалась, но, привыкнув не откладывать государственных дел, она долго не решалась встать и покинуть совет. Наконец заседание кончилось.

Царица пожелала совершить прогулку на свежем воздухе. Подали осёдланную лошадь.

В сопровождении детей и визирей она направилась к опушке леса. Не отставая от Русудан, Цотнэ не сводил глаз с царицы. Тамар, не уступавшая ни в чём лучшим наездникам, теперь как-то вяло сидела на своём белом коне, она ехала, опустив поводья.

Цотнэ не верил глазам, ему казалось, что Тамар едва удерживается в седле. Встревожившись, он догнал Русудан.

— Посмотри на царицу, — сказал он, — мне кажется, она плохо себя чувствует.

Цотнэ не договорил своих слов, как Тамар покачнулась и начала сползать с седла. Едва подоспевший Лаша поддержал мать и помог ей усидеть в седле. Но царица всё равно была в обмороке. Пришлось её снять и положить на землю. Свита мгновенно окружила царицу. Пронзительно закричала Русудан:

— Мама, мама! Помогите!

Срывали с сёдел подушки, чтобы устроить на земле подобие ложа. Кто-то кричал «воды!», кто-то распоряжался скакать за лекарем. Пока что тёрли ей виски и брызгали на лицо водой.

— Мама-а… Горе мне, мама-а… — причитала Русудан, била себя кулаками по голове и царапала щёки.

Цотнэ сам готов был заплакать.

Машинально посмотрел он в сторону протекавшей поблизости реки. Ему казалось, что он не перенесёт смерти Тамар, побежит к воде и бросится в волны.

Ещё обрызгали царицу водой. Она шевельнулась, ресницы дрогнули. Медленно Тамар приходила в себя. Бледные щёки покрылись крупными каплями пота.

— Мама! Мамочка! Посмотри на меня, — взывала в отчаянии Русудан.

Тамар раскрыла веки, взглянула на плачущую дочь и опять закрыла глаза.

Русудан целовала матери руки. Насупивши брови, окаменев от горя, стоял Лаша. Приближённые не сводили глаз с дороги. Наконец царица глубоко вздохнула и оглядела присутствующих.

— Что с вами, государыня? — почтительно спросил Мхаргрдзели. Тамар не ответила. Увидела хмурого Лаша и видно, желая ободрить его, слабо улыбнулась, потом положила руку на голову рыдающей Русудан.

В это время, гоня во весь опор, примчались из дворца. Лекарь опустился на колени и осторожно притронулся к запястью Тамар. Пульс бился слабо, с перебоями. Лекарь дал больной укрепляющего, распорядился отвезти царицу во дворец и уложить в постель.