Цотнэ, или падение и возвышение грузин

— Да, немного затуманил меня гашиш. Ты, наверное, помнишь, я и раньше его курил. Мы, исмаилиты, одурманиваем себя гашишем, когда приходится убивать врагов нашей веры. Поэтому напуганные нами неверные всех убийц называют асасинами. Я тебе рассказывал, мне с детства внушали, что жить надо праведно, по законам бога, чтобы после смерти душа не вселилась бы навеки в камень и не погибла для новой жизни. Боясь этого и надеясь, что беспорочная жизнь облегчит путешествие моей души и опять вернёт её в человеческое тело, я прошёл девять ступеней «усовершенствования», чтобы подготовиться к десятой ступени, которая называется «федави», что значит «самоотверженный». Помнишь, князь, нашу первую встречу? Ты с войском тогда шёл на войну к Аламуту. К тому времени я уже был возведён в степень федави, и мулиды искусно заслали меня в монгольский лагерь для убийства нойона Чагатая. Люди Аллааддина знали, что я попаду в твою свиту и что мне представится случай встретиться с нойоном Чагатаем, ибо этот неусыпный враг мулидов был частым гостем грузин и любил пировать с вами. Тогда подстроили так, будто за мной гнались, чтобы убить. Под Казвином я, перепуганный, ночью ворвался в твою палатку и попросил спасти меня от врагов. Ты великодушно принял меня, спрятал, и мои «преследователи» вернулись ни с чем. Ты спас меня от «убийц», я пристал к тебе и больше не отходил ни на шаг. Ты пожалел меня и оставил при себе. После этого я долго служил тебе верой и правдой и, наверное, до сих пор был бы при тебе, если бы не болезнь. Это было в прошлом году. В войсках свирепствовали болезни, заболел и я тоже. Мать не будет так ухаживать за сыном, как ты смотрел за мной. Ты не испугался заразы, выходил безнадёжного больного, вернул меня с того света. Тогда я дал себе клятву, вылечившись, уйти от тебя. Это могло бы выглядеть неблагодарностью. Но я знал, что если убью Чагатая и буду всё ещё твоим слугой, монголы отомстят тебе. Поэтому я сделал вид, будто обиделся на тебя, покинул твой шатёр и пристал к войску султана Иконии. Совесть мучила, ибо вместо благодарности я обидел тебя. В ожидании приказа Аллааддина я одурманивал себя гашишем. Я думал о тебе, мечтал, чтобы представилась возможность отплатить добром за твоё добро. Несколько дней назад я получил, наконец, приказ главы мулидов. Забравшись в юрту Чагатая и узнав, что жестокий нойон собирается завтра перебить грузинских князей, я обрадовался. Теперь мне представлялся случай спасти тебя. Поэтому, как только я убил Чагатая, сразу же поспешил к тебе. Теперь самое лучшее для вас выдать меня. Это зачтётся грузинам, этим отведёте от себя гнев врагов. Так что, не задумываясь ни мгновения, схвати меня и передай монголам.

— Не болтай глупостей. Опоздаешь…

— Смерть для меня будет блаженством, ибо я выполнил приказ Аллааддина и этим заслужил пребывание в раю. Моя душа никогда не вселится в камень.

— Не время говорить об этом! Следуй за мной! — Григол Сурамели накинул бурку и вывел Бадрадина из шатра.

Тьма постепенно редела. Шли тихо. Миновали узкий овраг и, поднявшись на возвышенность другого берега, встали над непроходимым тростниковым болотом.

— Здесь войдёшь в болото, — прошептал Сурамели. — Спрячешься в тростниках. Никто тебя не найдёт. Успеешь немного выспаться. Днём пойдёшь на запад. Осторожно нащупывай дорогу. На берег не выходи. Да поможет тебе бог! — князь протянул ему руку.

— Аллах воздаст за всё! — прошептал Бадрадин, припадая губами к деснице князя и прижимая её к груди.

Князь вырвал руку.

— Бурку оставь себе. Пригодится…

Мулид не успел даже поблагодарить за бурку, как грузинский военачальник исчез в темноте.

Проводив Бадрадина, Григол Сурамели, конечно, уже не мог уснуть. Если признание мулида не было бредом курильщика гашиша, то завтра и Сурамели и всех грузинских князей ждёт смерть. Явятся они в лагерь Чормагона или не явятся, безразлично. В обоих случаях смерть неминуема. Если явятся, то рассвирепевшие нойоны отведут душу, перебив князей. Остальные грузины в этом случае, возможно, спасутся. Если же оказать сопротивление, то всё равно, с бесчисленным монгольским войском не справиться. Тогда перебьют всех без разбору, начиная с князей и кончая последним воином. Конечно, можно ещё успеть поднять грузинский лагерь, снять осаду с Аламута и бежать. Но побег не имеет смысла. Большинство воинов — пешие. Ослабевшие от голода бойцы далеко не уйдут. Не только пешим, и конным далеко не уйти. Лошади тоже голодают и едва передвигают ноги. Монгольские всадники на своих упитанных конях быстро расправятся и с пешими и с конными.

А раз все пути отрезаны, то и выбирать не из чего. Или все грузины, вместе с князьями, должны погибнуть, или князья должны пожертвовать собой и спасти десятки тысяч бойцов, доверившихся им.