Цугцванг

– Брат, чего думать? Тебе нужны деньги – я даю тебе шанс заработать. Здесь больше, чем ты хотел, купишь машину еще и на мороженое останется.

– Когда состоится передача?

– В двадцатых числах мая.

– Ты сказал, что знаешь точную дату.

– Точную дату и точное время. Ну так что, ты согласен?

– Не знаю. Это не по моей части.

– Твое дело привезти меня, подождать, пока я не перехвачу бумажонку, и тихо слиться.

– Нет. Ты прекрасно знаешь, что я однажды попался на этом деле.

– Ты попался потому, что у тебя были дерьмо, а не напарники. Я тебя не подведу, и ты это прекрасно знаешь. То, что ты, брат, потерял три года, сидя за решеткой, это абсолютно несправедливо и все твои псевдонапарники поплатились за это. Да. А что ты смотришь, брат? Я нашел каждого урода, что искалечил тебе жизнь и попросил ответить за этот проступок, что пока они прятали свои задницы, ты своей задницей протирал скамью подсудимых. Я отомстил каждому ублюдку, что был повинен. А чего удивляешься?! Ты думаешь, почему они тебя не искали, когда ты вышел? Из-за благодарности, что ты их поганые рожи властям не сдал? Да если бы. Эти люди забыли, как ходить, только поэтому и оставили тебя в покое.

– А я хотел вернуться к ним.

– Зачем?

– Да уже не помню. Но по итогу вернулся к нам, ну к боссу нашему, но тебя там уже не было.

– Ха! Конечно не было! Как только отправился на поиски твоих напарников-отморозков, так сразу же в черный список к нашему боссу попал. У него думать нельзя было без его ведома, сам помнишь – шаг влево, шаг вправо – расстрел, – а если уж кто-то решил что-то, а если уж сделает, то у-у-у!.. Меня б подвергли самой ужасной пытке. О чем ты говоришь, конечно, меня там не было! Как закончил с этими отморозками, так сразу слинял. На другой материк перебрался. Может я, конечно, и отмороженный псих, но инстинкт самосохранения у меня еще есть. Я вернулся сразу, как узнал, что тебе вольную дали, но…

– Когда, как ты выражаешься, мне дали вольную, я пошел к боссу и уже потом узнал, что тоже числюсь в черном списке. Наверное, потому, что три года назад пошел работать на сторону, хотя босс сам меня им посоветовал, или потому, что посмел явиться. Но я‐то решил вернуться из преданности, смысл мне было приходить тогда? В итоге, им не пришлось по душе мое возвращение. И сразу же очутился в больнице. Кома, реанимация… Чудо, что вообще жив остался.

– Да… Наши тоже еще те сволочи. Но я рад, что с тобой все обошлось, что суждено было нам вот так вот встретиться. Ну так что, согласен на дело? Я не подведу.

И я согласился. Моя роль была очень проста, а платили прилично. Посчитал, что было бы глупо отказываться от такого. После мы с Джерри посидели еще немного в баре, поговорили, посмотрели варианты машин, что я мог бы себе позволить. Решили, что на следующей недели сходим в салон и выберем подходящую. Он перевел на мой счет две с половиной штуки как раз на будущую покупку. А заработанные деньги он оставит себе, тем самым я ему не буду должен. Ну если не считать тех десяти миллионов. Срочность с машиной обосновывалась тем, что чертовски хотелось избавиться от нужды толкаться в общественном транспорте, да и на дело хотел ехать на своей тачке, а не на той, на которой придется.

Договорились, что в ближайшее время я приеду к нему домой, и мы обсудим собственно его план.

Так что я в предвкушении.

12 мая, вторник

Возможно, я сейчас нахожусь в некоем эстетическом возбуждении, сдержаться не могу.

Почему все и вся – особенно я это помню в свои школьные годы – говорят, что Лермонтов есть жалкая пародия на Великого Пушкина, но так повелось, что все обязаны считать его тоже классиком. Он писал романтические произведения, потому и поставили его в один ряд с Великим Пушкиным.

Пушкин – наше все.

Нет! Мне не нравится такая формулировка.

Лермонтов прожил всего двадцать шесть лет, не успев отпраздновать свое двадцатисемилетие. Его стали печатать, узнавать, он превратился из среднестатистического человека в поэта лишь за четыре года до своей кончины. Четыре! Он был признанным всего несколько лет. В сравнении с тем же Пушкиным, который со школьной скамьи громко заявил о себе и прожил до тридцати семи, это очень маленькая цифра. Всего четыре года. Очень маленькая.

Он стал интересен всем, написав известное произведение «Смерть поэта». Прошло столько лет, а у меня сердце сжимается на строках:

…Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

И:

Его убийца хладнокровно

Навел удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

И когда современники Лермонтова заметили это произведение, то наперебой прашивали: «Кто это? Кто это написал?», а им отвечали: «Какой-то офицер Лермонтов».

Какой-то… Какой-то офицер… Это немыслимо. С этого дня его преследовали критики, что осуждали его стиль, доказывая, что все это люди читали, их уже не удивишь одиноким и несчастным героем, который не понят всеми и отвергнут. Это, мол, уже все знают, тут нечем удивить. Ан нет.