Цугцванг

– Неудобно, локти не умещаются.

– Ты ствол положи, – азартно советует Секачев, подвигая табурет сзади. – Вот тебе стульчик! Садись, Сохатый, винтовку на упор, и целься спокойно. Главное, уверенность!

– Так любой дурак попадет, – Лосев ставит один локоть, смотрит в прицел. – Где она? Вот.

– На выдохе. Помнишь, как учили?

– Толя! Не мешай, – Меркулов смотрит в бинокль. – Атака.

Винтовка вздрагивает, затворный механизм выплевывает гильзу. Окутанная сизым дымком, она катится по веранде. Секачев ее по-ребячески ловит, подбрасывает на ладони.

– Горячая.

Лосев выпрямляется. Меркулов опускает бинокль.

– В молоко. Анатолий, твоя очередь.

Секачев сует гильзу в карман, ставит табурет на подходящее расстояние. Берет винтовку, ищет задом сиденье, кладет ствол на перила, корпусом подбирает высоту, ловит в прицеле сопку на горизонте, смотрит на Меркулова.

– Взводить не надо?

– Она автоматическая.

Секачев прилаживается щекой к прикладу. Лосев делает замечание опытного стрелка.

– Не дави на резинку! Искривление будет. Держи на расстоянии! Видел, как я?

– Видел, как ты промазал. Не учи ученого! – Секачев тщательно целится.

Выстрел, гильза падает. Секачев смотрит снизу-вверх на Меркулова.

– Я попал! Да?

Тот в сомнении опускает бинокль.

– Вроде зацепила. Или ветром качнуло. Будем считать, попал. Леня, твоя очередь!

Секачев поднимается. Ермаков встает боком, бедро вперед, плечо назад, поднимает винтовку и, не пристраиваясь к перилам, стреляет. Гильза катится по веранде. Ермаков опускает винтовку.

– Ну что, идем в дом, – Лосев вздыхает. – Мог бы и прицелиться для приличия.

– Лопата упала, нет ее! – Секачев взволнованно показывает рукой на озеро. – Вот это да!

Меркулов опускает бинокль, смотрит на Ермакова.

– Или от ветра упала. Секачев, Лосев! Сходите. Ящик, пешню, бур, соберите там все. Лопату не забудьте, посмотрим на варежку.

– Варежка цела, – Ермаков рассматривает винтовку, гладит приклад. – Ремингтон.

– Чего? – Лосев смотрит на товарища. – Варежка цела?

– Я в черенок стрелял.

– Не может быть! – Секачев подпрыгивает. – Я сбегаю!

– Идите оба. Одному не унести. Задача понятна?

– Я тоже схожу. Помогу им.

– Нет, Леня! Мы дровами займемся. Давай винтовку, убрать надо.

Ермаков с неохотой передает винтовку, как мать младенца, ревниво смотрит. Меркулов ее механически разбирает, складывает в чемодан, окликает уходящего Лосева.

– Витя! Палатку оставьте. Все остальное тащите во двор, под навес. Керосинку не забудьте! Сопрут. Колесико прикрутите, вонять будет.

Лосев и Секачев идут через сугробы по снежной тропе. Покосившийся забор, калитка. На озере тропинка переходит в неровную цепочку следов. Нелепые фигуры в ушанках и ватниках выглядят карикатурно. Один высокий, другой маленький, как клоуны-недотепы, изображающие заключенных.

•

Бревенчатая баня с пристройкой, крыша под одеялом снега, из трубы вьется пробный дымок. Вдоль забора навес, под ним поленница. Ермаков выворачивает массивный чурбан на середину двора, снимает телогрейку, вешает на столб, берет колун. Из предбанника выходит Меркулов.

– Леня, оставь! Рубщики справиться не могли, витая древесина. Покурим? Баню я затопил, часа через два нагреется. Париться любишь? Дай сигарету.

– Я русскую баню люблю. – Ермаков достает из фуфайки сигареты, угощает Меркулова.

– А я про что, – тот чиркает спичкой, делает руки домиком, прикуривает. – Веники есть, березовые.

– Вы не поняли, Игорь Валентинович. У вас печь дачная, каменка открытая, железо. Это ерунда. Русскую баню топят, угли горой, заслонку закрывают, и выстаивают. Не только камни, кирпич нагревается, стены. Такой пар кости лечит, а железо горячее, пока дрова горят.

– Сразу видно, парень деревенский. Ты где так стрелять научился? Дырку сделал, лопату испортил.

– Почему испортил. Шнурок продеть, на гвоздь повесить, чтоб лопата место знала.

– Во как! – Меркулов удивляется.

Ермаков надевает рукавицы, примеривается к чурбану.

– Леня, не мучайся! Его бензопилой надо брать.

– Делов-то.

Колун взлетает и падает на массивный чурбан, откалывая боковину. Ермаков не колет через центр, идет по кругу. Скалывает очередное полено, делает шаг, поворот, следующий удар. Он поворачивается и кланяется, словно отвешивает усердные поклоны в пояс. Поленья с визгом отваливаются одно за другим, ложатся веером. Колун взлетает, словно работает паровая машина, чурбан худеет на глазах, сверкает белая древесина, в воздухе пахнет свежей березой. Через пару минут чурбан разделан под орех, раскрыт как розовый бутон, распластавшись поленьями во все стороны. Ермаков как будто не запыхался, только глаза блестят.

– Высохнут, от комлей угли самые жаркие.

– Значит, ты в деревне вырос?

– В деревне родился, потом в город переехали, – отставив колун, Ермаков начинает перебрасывать дрова под навес, работает со сноровкой, поленья летят с обеих рук, и ложатся в одну кучу. Ермаков даже не смотрит, куда кидает.

– А служил где? – Вопрос повисает в воздухе. Поленья продолжают летать. – Ребята сказали, в Афганистане?

– Было дело.

– Шрам оттуда? Уши изодраны. Осколками?