Цугцванг

«Он совершенно точно играет со мной, ну а я…что я? Я совершенно точно в проигрышной ситуации…»

— Тебе крупно повезло, что Макс отделался легким, ножевым ранением, дорогая.

— Я здесь не при чем…

— Как же? Разве не из-за тебя он несся со скоростью в двести километров в час от усадьбы моей жены? Полагаю, что да, а судя по разбитому лицу моего горячо любимого партнера, он пытался тебя изнасиловать?

Ужасное слово режет, и я опускаю глаза в пол, но подтверждаю тихо.

— Да.

— А говоришь, что не при чем?

«Если он знал обо мне еще с того момента, или хотя бы подозревал, то мог следить…Тогда…»

— Вы знали обо мне…с момента смерти Ревцова?

— Догадывался. На аукционе, стоило мне вас увидеть, догадки подтвердились. Ваша связь слишком очевидна, дорогая…

«Твою мать…» — шумно выдыхаю, прикрыв глаза, — «Марина хотела не перенаправить внимание Макса. Она хотела прикрыть тылы…Их папаша, скорее всего, копал под него, и чтобы не спалить их план — она спалила наши отношения…»

— Максу некуда было деваться. Я знаю, как выбить из своего сына признание — достаточно лишь его спровоцировать на эмоции. Он все мне рассказал. Про спор включительно. Мне жаль.

«А он подтвердил…Макс выбрал меня подставить, нежели их цели…»

Пока я дохожу до осознания всего «глобального», Властелин отставляет чашку и встает. Идет по комнате. Его холодная, спокойная «как бы отрешенность» — плохой знак. Я то помню, как точно с таким же видом он ходил в доме, а потом внезапно напал, как бешенный питон. Не хочу стать его мышкой, поэтому стоит ему отвернуться ради изучения картины, я хватаю со столика рядом с собой декоративный нож для вскрытия писем.

— Тебе не понадобится ничего острого, — с явной улыбкой тянет, не поворачиваясь, — Я же сказал, что не трону. Насилие не моя история.

— Смешно.

— Сексуальное насилие, — уточняет, а потом легко жмет плечами, переходя к следующей картине и ближе ко мне, — Мне всегда нравится, когда женщина сама хочет меня. Стонет. Просит о большем…

— Замолчите!

— Я просто объясняю…

— Мне неинтересно это слушать! — чеканю, подаваясь вперед, — Я никогда не лягу с вами в одну постель. Скорее сдохну, чем…

— Ты подожди кидаться громкими словами, — перебивает напротив мягко, — Вполне возможно в конце нашей беседы, ты изменишь свое решение.

«Вот зачем он здесь! Серьезно, твою мать?! Больной ублюдок!»

— С чего вдруг?!

Молчит пару мгновений, потом поворачивается. Козел успел преодолеть достаточное расстояние, приблизиться, так что стоит теперь почти рядом. Нет, нас разделяет приличное расстояние, просто для меня его все равно недостаточно. А еще выражение его лица…черт, оно такое…триумфальное?

«Кажется у этой суки в рукаве припрятан козырной туз…» — думаю, а он пожимает плечами, как бы невзначай.

— Как считал Жозеф Бедье: «Чем сильнее женщина любит, тем ужаснее она мстит.»[23]

— Не понимаю.

— Да-да. Не понимаешь о чем я говорю, это сегодня звучало, поэтому спрошу прямо, чтобы избежать долгих игр в кошки-мышки. Ты же любишь моего сына, так?

Молчу, гордо вздернув подбородок, Александровский усмехается в ответ.

— А он тебя?

— Да.

Вранье чистой воды. Макс мне этого так и не сказал, но я вру, чтобы не ударить в грязь лицом — так мне кажется правильно, но это далеко не так. Петр Геннадьевич с легкостью считывает ложь и смеется.

— Брось, Амелия, не надо. Я прекрасно вижу, когда люди мне врут — это специфика моей работы. Или хочешь сказать, что я ошибаюсь? Макс тебе это говорил?

Снова молчу, но уже с менее гордым видом. Сдуваюсь как-то, зябко ежусь, потому что боюсь. Мое сердце бьется в быстром ритме канкана, а руки холодеют на кончиках пальцев, что подрагивают сами собой. Я знаю, что все это дерьмо кончится для меня очень…очень! плохо. Александровский лишь дарит уверенность в этом, кивая.

— Так я и думал. Он не скажет этих слов, потому что мать приучила его относиться к подобным признаниям со всей ответственностью, на которую он только способен.

— Он говорил, что влюблен… — зачем-то мямлю глупое оправдание, в ответ сжимаясь сильнее от жестокого, холодного смешка.

— Влюблен…это разве чувство? Так, лишь иллюзия или красивое прикрытие для простого «я тебя хочу».

— Думаете, что наговорив мне гадостей, заставите меня желать ему зла?

Александровский снова смеется, но отвечать не спешит. Он осматривает стены медленно, придирчиво, и я даже вздрагиваю, когда резко опускает свои холодные глаза на мое существо.

— Но попробовать то всегда можно.

— Вы…