Цукерман освобожденный

И тут он отчетливо, чересчур отчетливо услышал, как друг откашлялся. Темные очки долой, грудь колесом: он был готов напомнить миру обо всех своих страданиях. Цукерман заметил, что люди у похоронного бюро на них оборачиваются.

С другой стороны улицы донесся голос.

— Кто?

— Коуфакс![35] Коуфакс!

— Ошибка, ошибка.

Цукерман уже завелся, но напористый репортер наконец, похоже, и сам понял, что ошибся, и дал знак оператору прекратить съемку.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он Цукерману.

— Идиот, это не Коуфакс.

— А кто?

— Никто.

— Примите мои извинения, — сказал репортер, улыбнулся, признавая свою вину, Пеплеру, и съемочная группа кинулась туда, где разворачивалось настоящее действие.

К похоронному бюро подкатил лимузин. Толпа у дверей пыталась разглядеть, сидит ли в нем Сонни Листон.

— Это, — сказал Пеплер, показав на репортера, — был Джей Кей Крэнфорд. Играл во Всеамериканской лиге как выпускник Рутгерса.

Конный полицейский подъехал к ним и, склонившись с седла, пытался рассмотреть их получше.

— Эй, приятель, — сказал он Цукерману, — вы кто?

— Да никто, собственно.

Цукерман похлопал по нагрудному карману вельветового пиджака, демонстрируя, что оружия у него при себе нет.

Полицейский хотел развлечься в отличие от спутника Цукермана.

— Я про то, кто вы из знаменитостей, — сказал он. — Вас же только что снимало телевидение, да?

— Нет-нет, — объяснил Цукерман. — Они обознались.

— Разве не вы были у Дины Шор[36] на прошлой неделе?

— Нет, господин полицейский. Я спал дома.

Пеплер не мог допустить, чтобы этот могучий полицейский и дальше выставлял себя идиотом.

— Вы что, не знаете, кто это? Это Натан Цукерман.

Полицейский, несколько смущаясь, взглянул на человека в темных очках и черном дождевике.

— Тот самый писатель, — сообщил ему Пеплер.

— Да ну? — сказал полицейский. — И что он написал?

— Вы серьезно? Что написал Натан Цукерман?

Пеплер с таким триумфом провозгласил название четвертой книги Цукермана, что могучая холеная лошадь, хоть и обученная не пугаться гражданских беспорядков, отпрянула назад, и полицейскому пришлось ее осадить.

— Не слыхал о таком, — ответил полицейский и, развернувшись, красиво потрусил назад к похоронному бюро.

Пеплер, презрительно:

— Эти лошади считаются лучшими в Нью-Йорке.

Они оба посмотрели на другую сторону улицы, туда, где Джей Кей Крэнфорд из Всеамериканской лиги брал интервью у человечка, только что выскочившего из такси. Мануэль Такой-то, сказал Пеплер. Жокей. Пеплера удивило, что он прибыл без своей роскошной жены, танцовщицы.

После жокея — седовласый джентльмен в чинном темном костюме-тройке.

На вопросы Крэнфорда он только скорбно качал головой. Молча.

— Кто это? — спросил Цукерман.

Адвокат мафии, объяснили ему, только что из федеральной тюрьмы. Цукерман решил бы, судя по сильному загару, что он только что с Багам.

Пеплер еще несколько минут распознавал скорбящих, к которым обращались Крэнфорд и его команда.

— Алвин, да вы кладезь информации.

— Вы по этому судите? Видели бы вы меня в «Умных деньгах». Это всего пример. Хьюлетт-то все заранее знал, обманщик. Когда Шахтман приходил по воскресеньям, приносил ответы, я в половине случаев его поправлял — вечно у них было что-то неправильно. Я один раз лицо увижу, и все. Я знаю лица всех людей в мире, кто попадал в газеты, будь то кардинал, которого выдвигали в папы, или бельгийская стюардесса, погибшая в авиакатастрофе. Память у меня такая, что это не стирается, остается навсегда. Не забуду, даже если захочу. Видели бы вы меня в расцвете, Натан, каким я был эти три недели. Я жил от четверга до четверга. «Он просто чудо, он знает все». Так они меня представляли на викторине. Для них я был очередной ерундой, которую нужно скормить тупой публике. Трагедия в том, что это была не ерунда. А то, чего я не знал, я мог выучить. Стоило мне что-то показать, нажать на правильную кнопку, и из меня вырывался поток информации. Например, я мог рассказать обо всех исторических событиях в годах с числом 98. До сих пор могу. Все знают 1066 год, а кто знает 1098-й? Все знают 1492-й, а знают ли 1498-й? Во Флоренции сожгли на костре Савонаролу, в Нюрнберге открылся первый немецкий ломбард, Васко да Гама нашел морской путь в Индию. Только к чему продолжать? Что хорошего мне это дало? 1598-й: Шекспир написал «Много шума из ничего», корейский адмирал Ли Сун Син сконструировал бронированный военный корабль. 1698-й: в Северной Америке началось производство бумаги, Леопольд Ангальт-Дессау ввел в прусской армии мерный шаг и железные шомполы. 1798-й: умер Казанова, Наполеон, выиграв Битву у пирамид, покорил Египет. Могу продолжать так весь день. Всю ночь. Но что мне это даст? Какой смысл во всем этом знании, если оно лежит мертвым грузом? Наконец-то жители Нью-Джерси начали с уважением относиться к знаниям, истории, подлинным фактам, отошли от своих глупых, узких, предвзятых взглядов. А все из-за меня! А теперь, теперь что? Знаете, где я должен бы быть по праву? Вон там, через улицу. Я должен был стать Джей Кей Крэнфордом.

Он так жадно ожидал от Цукермана подтверждения, что пришлось ответить: