Цунами

К Новому году бывший сокурсник Рада, он же хозяин дома, он же Сергей-Серж, попросил Рада купить елку. Или срубить. Купить-срубить, установить. «А мы приедем, уже нарядим. Главное, чтоб стояла», — объявил он Раду, говоря с ним по телефону.

Купить-срубить-установить. Ехать в город, искать там елочный базар не хотелось. Запас «Бородинского» был только-только обновлен, матери позвонил, и теперь она не ждала его звонка несколько дней — Рад решил пойти за елкой в лес.

Снег лежал на земле уже совсем зимним, матерым покровом, идти в лес следовало на лыжах. Лыжи у его бывшего сокурсника имелись — спускаясь в подвал, Рад постоянно натыкался на них взглядом. Там была даже не одна пара: и мужские, и женские, и деревянные, и пластиковые, и беговые, и горные с ботинками, похожими на нижнюю часть космического скафандра. Судя по всему, его бывший сокурсник ездил по горнолыжным курортам достаточно регулярно, раз обзавелся собственными лыжами для скоростного спуска.

«В лесу родилась елочка, в лесу она росла… — напевал он, разрисовывая обнаруженной мазью облюбованную им деревянную пару, растирая мазь пробкой. — Зимой и летом стройная, зеленая была…» — пел он, зашнуровывая ботинки, натягивая сверху гетры и перетаптываясь на месте — проверяя, насколько удобно ноге. Песня навевала воспоминания: присной памяти советские времена, когда все было раз и навсегда определено, как восход солнца на востоке и закат на западе, октябрятские утренники с портретом кудрявого ребенка Ленина в центре красной звездочки, приколотой к груди, пионерские линейки с шелковым полыханием красных галстуков, завязанных особым, «пионерским» узлом, вскинутые в салюте ко лбу руки… — ушедшее навсегда, канувшее в лету.

Тащить елку, чтобы ветки не мешали и хвоя не обдиралась, — все в том же подвале Рад нашел кусок материи, похожей на парусину, бельевую веревку, сунул ее вместе с топором в рюкзак и, надев тот на плечи, вышел на крыльцо.

Солнце сквозь льдистую морозную хмарь сверкало желтым небесным оком, снег вокруг после полусумрака дома слепил и заставлял щурить глаза. Лыжня была накатанной, но не убитой до твердости доски, а пружиняще-упругой, идти по такой лыжне доставляло радость и удовольствие. Если б не дело, из-за которого встал на нее, так бы по ней идти и идти. Рад даже пожалел, что не додумался до лыж раньше.

Отъехав от поселка на полкилометра, Рад свернул на целину и, бороздя ее, двинулся в чащобу. Найти стоящую елку оказалось непросто. Взрослые ели, заслоняя свет, не давали подросту войти в силу, и тот, что наперекор судьбе тянул себя к небу, был уродливо крив, редколап — удивительно нехорош.

Выбираясь с завернутой в материю елкой на лыжню, метрах в семидесяти впереди Рад увидел другого лыжника. И был этот лыжник, как и он, с елкой. Только в отличие от Рада лыжник впереди обвязал елку веревкой прямо поверх ветвей, и не тащил ее на плече, а волочил за собой по снегу. Шел он медленно, и Рад с каждым мгновением все приближался и приближался к нему. А когда расстояние между ними сократилось метров до тридцати, Рад понял, что это его поселковый знакомец Павел Григорьич: так характерна была коряжистая, похожая на сучковатую палку фигура. Елка у Павла Григорьича была чуть не вдвое длиннее той, что срубил Рад, и уж пышна — Рад, обследуя лес, таких и не видел.

— О, Слава, вот это по-нашему! — одобрительно произнес Павел Григорьич вместо приветствия, кивая на спеленутый груз на его плече. — А то велят нам: трясись в город, выбирай там из драни, да еще и плати! У воды жить — и воды не пить! Разве можно?

— Да, — сказал Рад покаянно, — в город трястись что-то не хочется.

— И правильно, Слава, и правильно, — решительно поддержал его в грехопадении Павел Григорьич. — А они-то что, они разве на базаре этом себе покупают?

— Кто «они»? — Рад понял Павла Григорьича, но решил уточнить.

— Так «они» и есть они. Я, думаешь, кому эту красавицу волоку? Себе, думаешь? Себе-то я от горшка два вершка поставил, мне чего больше, а это я нашему мэру волоку. Мы же соседи. Сам-то со мной знакомство свести не снизошел, а пристебаи его всякие — те да, за ручку и лыбятся, как блин на сковородке. Вот заказали красавицу для него. Попушистей чтоб, постройнее. Что ему с базара, обглоданную. Ему прямо с корня хочется, свеженькую. Демократ. Кто бы вешал, так я бы веревку подавал.

— Ну вы и кровожадны, Павел Григорьич! — засмеялся Рад, вспоминая, что уже слышал от него эти слова.

— А ниче, они и дождутся, — с мстительностью протянул Павел Григорьич. — Они дождутся, отольются им мышкины слезы, не им, так их детям. Бог, он видит, кто кого обидит.

Они стояли на лыжне посреди леса — два браконьера с незаконно срубленными елками, — словно два пикейных жилета, сошедшихся на променаде в городском летнем саду, а между тем на улице все так же была зима, мороз, пробираясь под куртку, леденил мокрую от пота майку, и по телу начали пробегать волны озноба.

— Ладно, Павел Григорьич, — сказал Рад. — Надо двигать. Я уж, извините, обгоню вас, пойду вперед.