Цунами

В этот момент на улице раздался короткий, но страшный щелчок. Как если бы в мостовую ударила молния. Посыпались стекла, кто-то истошно закричал. Клубы черного дыма стремительно ввинчивались в розовое закатное небо.

Я открыл окно – по воздуху летали салфетки, тысячи красных салфеток.

Где-то завыла сирена, а у меня в душе все оборвалось. Стало тихо и холодно, пусто. И страшно.

Когда выскочил наружу, квартал уже оцепили. На улице бешено крутились полицейские мигалки. Хрустя битым стеклом, разворачивалась

„скорая помощь”. Дрожали на ветру полосатые ленточки.

„Взрыв у английского посольства”, – сказал полицейский, проверив мои документы.

„Прилегающие улицы временно перекрыты”.

„Пожалуйста, вернитесь в номер”.

…На следующий день, как только оцепление сняли, я помчался на тихую улицу. Но сколько ни бродил вокруг Софии, сколько ни озирался, так и не нашел – ни стены, увитой плющом, ни лестницы. Жива ли она? Что с ней стало?

На следующий день я вернулся домой и постарался забыть обо всем, что случилось. В декорациях Москвы, вне восточного колорита, сделать это оказалось нетрудно. Чувство вины притупилось первым. Звук взрыва, резкий и щелкающий, стоял в ушах дольше.

Но вскоре и он стерся – как сон, волнующий, но нереальный.

Я окунулся в работу, стал спешно заканчивать книгу. Но странное дело, финал, каким он задумывался вначале, отказывался ложиться на бумагу. Сюжетный поворот, еще вчера такой остроумный, насыщенный

Стамбулом, стал выглядеть вычурным. Глупым! Один, другой варианты – все летело в корзину. Все казалось не к месту.

И тогда я понял, что писать развязку нужно по-другому. Поскольку ни один хитроумный сюжет, трижды разукрашенный деталями, не сделает мой роман убедительным, если в нем не будет подлинного чувства.

Да и любой другой роман тоже, если честно.

Крупное лирическое событие в судьбе героя – вот что должно спасти книгу. Любовная коллизия, которая воссоздаст в литературе то, что не случилось в жизни (писатель, замечу в скобках, вообще смахивает на реставратора – все время приходится что-то восстанавливать).

Итак, в моем романе все случилось наоборот. Она успела войти в гостиницу за минуту до взрыва. В оцепленном, отрезанном от мира номере они провели ночь – и я постарался, чтобы эта ночь стала для них такой же незабываемой, какой могла стать для нас. Яркой и чувственной. Сентиментальной и плотской. Первой – и последней.

И знаете что? – эта вымышленная ночь получилась убедительной.

Правдоподобной. Стоило мне закрыть глаза, как я слышал звуки и запахи; ощущал страсть и нежность; касание; взгляд. Все то, чего на самом деле так и не случилось.

Осенью мой роман вышел в свет. В Москве начиналась мода на Стамбул, и книга /пошла./ Через некоторое время ею заинтересовались в Турции.

Одно стамбульское издательство купило права, стали переводить. Чем тронул сердца янычар мой московский герой? Не знаю. Однако через полгода турецкий перевод подготовили к печати. Тогда же я получил приглашение приехать в Стамбул. Под Новый год они хотели вручить мне какую-то важную премию, устроить встречу с читателями. Но если честно, возможность снова оказаться на Босфоре, да еще зимой интриговала меня гораздо больше.

Приходилось ли вам видеть Стамбул под снегом? Когда крупные мокрые хлопья бесшумно слетают на город, превращая его трущобы в сказочные чертоги? О, это было незабываемое зрелище! Сквозь один город, азиатский и грязный, вдруг проступили черты другого, помпезного и невероятно красивого. Фантасмагорического. Города, который видели во сне султаны – и воплотили в камне архитекторы. На моих глазах снег стирал случайные, уродливые черты Стамбула, являя миру прекрасный подлинник. Мечети, отороченные белым, напоминали огромные куличи.

Минареты – свечки. Залатав пробоины, снег вернул древним башням прежнее великолепие. Даже лачуги, которые лепились вдоль стен, и те казались ледяными гнездами.

Как в романе подлинная жизнь проступает сквозь хаос повседневности, так и Стамбул под снегом являл истинное лицо. И оно было загадочным и прекрасным.

В день церемонии я вышел из гостиницы пораньше. Хотел пройтись во дворец, где назначили торжества, пешком. И вот, петляя по заснеженным переулкам, каким-то чудом снова оказался на тихой улице.

Той самой.

Остановился, но сердце продолжало стучать как сумасшедшее. Сделал шаг в сторону – дыру, которая возникла в воздухе, заштриховал снегопад.

Судя по нетронутому снегу, лестницей сегодня никто не пользовался.

Да и дверь, посеревшая с тех пор, стояла занесенной, будто ее не открывали вовсе.

Прижался щекой к холодным доскам – ничего, ни звука. Стукнул кулаком, но в ответ только крикнула галка да хлопнула где-то ставня.

И снова настала тишина, глухая и плотная, как мокрый снег, падавший между кровлями со свинцового неба.

Я вздохнул, посмотрел вверх. К разочарованию примешивалось чувство облегчения. Нет – и не надо; слава богу. Но когда я собрался уходить, сверху раздался мужской голос.

Жестами из окна меня приглашали в дом напротив.