Цусима. Книга 1. Поход

В жилой палубе становилось жарко. Воздух, насыщенный ладаном и испарениями человеческих тел, стал удушливым. Матросы выходили из церкви на срезы или на верхнюю палубу, чтобы освежиться прохладой.

Начался крестный ход. «Воскресение твое, Христе, спасе», — запел священник, сопровождаемый хором певчих. Неся в руке крест с трехсвечником, украшенным живыми цветами, весь сияя золотом и голубей вышивкой своей ризы, он медленной поступью направился в кормовую часть судна. За ним тронулись офицеры и длинной вереницей потянулись матросы. Пробираясь по узкому офицерскому коридору сначала левого борта, а потом правого, процессия обошла, вокруг машинного кожуха и снова вернулась назад. Не доходя до алтаря, она остановилась перед занавесью, сделанной из больших красных флагов.

— «Христос воскресе из мертвых!» — раздалось наконец из уст священника.

Подхватив этот возглас, дружно грянул хор певчих, а за ним вполголоса начали подтягивать и остальные матросы. Басы, расшатываясь, мощно потрясали воздух, а чей-то высокий и страстный тенор, выделяясь из общего гула, трепетно взлетал над головами людей, словно стремился, утомленный этим царством железа и смерти, вырваться на безграничный простор моря.

Среди команды произошло движение. Сотни рук замелькали в воздухе.

На минуту и я, неверующий, как и другие, поддался всеобщему гипнозу, красивому обману. Чем-то далеким и родным повеяло на меня. Когда-то я встречал этот праздник в своей деревне, в кругу близких и дорогих сердцу людей, и воспоминания об этом расцвели в моей душе. Но с тех пор прошло много лет, много новых впечатлений, взбудораживающих мозг, наслоилось в моем сознании. Я привык ставить вопросы перед самим собою. Что за нелепость творят над нами? Мы встречаем праздник, называемый праздником всепрощения и любви, готовясь к бою. Под нами, в глубине броненосца, в бомбовых погребах, хранятся пятьсот тона пороха и смертоносных снарядов, предназначенных для уничтожения людей, которых мы никогда не видали в лицо.

— Нужно проветриться, — предложил я своему приятелю Василию.

— Идем, — немедленно согласился он.

Мы протолкались сквозь толпу и вышли на правый срез.

Ночь была тихая, теплая, насыщенная ароматом прибрежных вод. Под безоблачным небом, разливающим дрожащие струи звезд, о чем-то грезил миллионнолетний океан. На горах кое-где виднелись горящие костры. Чтобы не выдать неприятелю места стоянки нашей эскадры, все огни на ней были скрыты.

Смутно чернели в темноте контуры кораблей. Лишь изредка, если вблизи замечалась лодка туземца или что-нибудь подозрительное, скользил по воде яркий луч прожектора, но через минуту-две он мгновенно исчезал, и тогда снова водворялась тьма.

На правом срезе стояли матросы.

Один машинист мечтал вслух:

— Только бы кончить службу, а там найду себе дело.

— Какое же? — спросили его.

— В Москву зальюсь. Там для меня есть место на заводе.

— Да, раз приобрел специальность, то нечего в деревне прозябать.

Кто-то рассказывал о своем пребывании на острове Мадера. Но скоро замолкали. По-видимому, никому не хотелось говорить. Так хороша, так пахуча была тропическая ночь! И только тогда, когда зашла речь о зарезанной корове, сразу все оживились:

— Значит, сегодня нас будут дохлятиной угощать?

— Выходит, так.

— А если корова была заразная?

— Скорее всего — заразная. Иначе с чего бы ей сдыхать?

Голоса становились все раздраженнее:

— С такого мяса и мы все подохнем.

— Подыхай. Плакать, что ли, будет о нас начальство?

— Надо артельщика взять в оборот.

— Артельщик тут ни при чем.

— А я бы другое предложил: взять все из офицерского камбуза и поесть. А в кают-компанию корову отдать. Кушайте, мол, господа офицеры, на доброе здоровье.

С кормы показался старший боцман кондуктор Саем, старый, ретивый службист.

Очевидно, он слышал последнюю часть разговора. Закричал:

— Ах, нехристи бессмысленные! Там служба идет, а они, скоты, тут зубоскалят! Марш в церковь, так вашу…

Он хлестко выругался, осыпав скверными словами все святое.

Рядовые матросы исчезли, а унтеры остались на срезе, не обращая внимания на брань боцмана.

Остался и я со своим приятелем.

В глубине броненосца раздалось песнопение: «И сущим во гробех живот даровав». В тихом море теплой ночью, под раскрытым, нарядно сверкающим небом это звучало особенно красиво. Казалось, что голоса хоря, вырвавшись на простор, радостно уносятся вдаль, чтобы всюду возвестить хвалу жизни.

Не будет больше смерти, этой страшной и неумолимой разрушительницы всей живой твари. Она сама попрана распятьем на кресте. Не будет больше смерти?