Цусима

Через два дня пересекли тропик Козерога и вышли в умеренную климатическую область. Солнце здесь стояло высоко, однако холодное течение воды давало себя чувствовать. Погода часто менялась: ветер то затихал, порхая под ясным небом легким дуновением, то переходил в резкие порывы, нагоняя быстро бегущие облака.

На флагманском броненосце, нервируя командиров кораблей, время от времени появлялись лихие сигналы. По-видимому, Рожественский становился все раздраженнее. Наша плавучая мастерская еще при выходе из Габуна получила предупреждение:

— «Камчатка», передайте старшему механику, что, если при съемке с якоря опять будет порча в машине, переведу его младшим механиком на один из броненосцев.

Ей же в пути был сигнал:

— «Камчатка», девять раз делал ваши позывные и не получил ответа. Арестовать на девять суток вахтенного начальника.

Командующий продолжал:

— «Нахимов», четыре раза делал ваши позывные — и никакого ответа. Арестовать вахтенного начальника на четверо суток.

Достанется всем, пока доберемся до цели.

Любопытно было узнать: неужели и в японском флоте происходит такая же бестолочь, как и у нас?

Однажды вечером я зашел в каюту боцманов. Павликов отсутствовал. Был только боцман Воеводин. Дружба у меня с ним все дольше и больше налаживалась. Нравился он мне своей прямотой, твердым характером и трезвым взглядом на жизнь. О нем хорошо отзывались и другие матросы — справедливый человек. На этот раз выпили две бутылки вина, которые он достал с немецкого угольщика. Разговорились о допризывной жизни, о крестьянских тяготах, о народной темноте. В селе Собачкове, Рязанской губернии, у него остались жена и дети. Вспомнив о них, боцман склонил коротко остриженную голову и уныло заговорил:

— Чувствую я, брат, что нас разгромят японцы. Подготовлены мы к бою плохо. Порядки на кораблях никуда не годятся. Командует эскадрой бешеный адмирал! Ведь вон что происходило, когда расстреливали рыбаков! Получилось одно безобразие. Нет, похерят нас японцы. Хоть был бы холостой — все-таки легче умирать. А то останутся дети сиротами и жена вдовой.

Я вполне сочувствовал ему:

— Да, Максим Иванович, поторопился ты жениться. Конечно, там, в селе твоем, будут слезы, страдания. Да и самому, поди, неохота погибать. Но ведь на то и война. Мы тут ничего не можем поделать.

На лице боцмана стянулись мускулы, серые глаза вопросительно остановились на мне:

— За что же мы должны головы свои сложить? За барыши других?

Пришлось ответить намеками:

— Я слышал, что все дело затеялось из-за корейских концессий. Об этом даже офицеры говорят. Но не всякой болтовне можно верить. Фактов у нас…

Боцман перебил меня:

— Подожди. Каждый раз, как только мы подойдем к серьезному вопросу, ты, словно утка от ястреба, — нырь в воду. Я не ястреб, а ты — не утка. Давай прямо говорить, без хитростей. Ты все знаешь. Недаром на судне тебя считают за политика.

Подавляя внутреннее волнение, я наружно старался быть спокойным.

— Меня за политика? Кто же это считает? Не старший ли офицер?

— А хотя бы и так.

Напряженно заработала мысль, обнаруживая подводные рифы на пути моей жизни.

— Вот что, Максим Иванович! Ты — боцман, а я — баталер первой статьи. Не такая уж большая разница между нами. Это предельные наши чины, выше которых нас больше не произведут. А главное — мы оба из крестьян. Поэтому ты верно сказал: нам нужно без хитрости разговаривать. Ты что знаешь обо мне?

И Воеводин сразу выпалил:

— Следить за тобою приказано.

— Тебе?

— Да.

— Ну, а еще кому?

— Квартирмейстеру Синельникову. Помнишь, я предупреждал тебя относительно его?

— Так… Как же ты доносишь?

— Очень хвалил тебя, иначе и не признался бы.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что старший офицер перестал интересоваться мною. Это все были хорошие признаки: значит, и Синельников ничего особенно плохого не мог сказать начальству. С боцманом я уговорился, что отныне он будет сообщать обо мне старшему офицеру только под мою диктовку.

Ночью, лежа на койке, я раздумывал над своим положением. Как все-таки мне подвезло! Передо мною теперь все карты противника были открыты. Можно будет смело начать игру. Обрадованный таким оборотом дела, я ничего не имел против капитана 2-го ранга Сидорова: при чем тут он? Он только выполнял волю командира, а тот в свою очередь получил предписание от жандармского управления. Однако надо на всякий случай еще кое-что придумать. На другой день я отправился в каюту судового священника.

— Батюшка, нет ли у вас книжки «Акафист Божией матери»?

Отец Паисий заулыбался.

— Есть, есть. Неужто любишь… ну, как это… священное писание?

— Обожаю, батюшка.

— Очень… ну, как это… одобряю.

Перед обедом, раздавая ром на верхней палубе, я предложил Синельникову, когда он выпил свою чарку:

— Выпей еще и за мой номер…

— Можно?

— Вали!

Я поскорее постарался пообедать и разыскал квартирмейстера Синельникова. Немного поболтал с ним о кораблях. А потом как бы между прочим сообщил:

— Сегодня одну книжку читал. Ну до чего здорово написано! Прямо слеза прошибла.

— А ты бы дал мне ее почитать.