Цузамэн

Я – писательница, та ещё машинистка! Печатаю “вслепую”, на русском и английском! Это было эффективней, чем играть на пианино…

Лене, и правда, нравилось писать письма ещё с детства, а он, почему-то, обвинял её за это.

– Ты распространяешь дайперы. А я – не все снайперы!

Рёйтер гнал её как бильярдный шар, в ту удобную лузу, куда ему было нужно.

“Меня или гонят, или тянут!” – не понимала Елена. “Но мне это всё не нужно! В мои руки внедрились останки Крупской!”

Препирались по каждой мелочовке и тыкали вопросами:

– Ты это повесила, чтобы я бился? – спрашивал он про хрустальный шарик Сваровски, вращающийся на изящной спирали в проёме дверной арки, ведущий в их совместные спальни.

Маслова купила модель на рождественской ярмарке в Цюрихе. Прозрачное стекло, размером чуть меньше шара для гольфа, было прекрасно огранено и, когда на него попадали солнечные лучи, расщепляло их свет на радужные палитры.

Доминантность же спутника откачивало у неё много сил на постоянное сопротивление и реплики соучастницы. Клиенты и банковский менеджмент прессовали параллельно в своих сиюминутных намерениях. Таким образом Елена находилась как-будто в вечной среде закомплексованности и неудовлетворённости, созданной вокруг супружескими и бизнес-партнёрствами.

* * *

– Таня, всё очень плохо, – рассказывала она про свои семейные отношения. – Рёйтер требует от меня то, что я уже не могу ему дать, потому что оно всё укатано в асфальт. Вот он и звереет. И этот микро-менеджмент на каждом шагу и по любому поводу…

– Играй! – посоветовала почему-то Баянова вовлечься в такую стихию отношений.

– На игру ведь тоже силы нужны, а в Республике Коми я уже отыграла в гимназическом театре Зодченко.

– Понимаешь, есть отношения временные. А любить можно долго, годами, несмотря ни на что…

– А что если просто не реагировать, и посмотреть что выйдет?

Таня была настоящей женой и реальным партнёром, только ею почему-то пренебрегали. Это её с Леной и объединяло.

– Я потеряла столько времени в Германии, пока девочек няньчила… – с горечью в голосе вспоминала Баянова о заграничном периоде своего материнства со вторым мужем.

– Время создаёт упущенные возможности, согласны все. Если мама катает ребёнка на детских качелях, она не может сдавать одновременно коммерческие площади.

* * *

До Масловой Александр заводил личные отношения только с женскими племенами – взрослыми или молодыми дамами, однако ж не бездетными.

“Разведённые – такие голодные!” – пояснял он ей в Алма-Ате.

За своим гардеробом он отменно следил, сам был ухожен, и ещё в двухтысячных полировал ногти.

Десятилетия позже Маслова вспоминала в интервью журналисту на английском: “When I saw his wardrobe, I got astonished. It was impeccable. I have never seen such a thing in my life¹⁵”.

Внешним видом Сашуля походил на некого этнического дэнди, бесстрашно бушующего в обществе орангутангов, приходящих в офис Адама в кожаных штанах. Они все вместе кучковались за получкой в кассовое окошечко. Коллеги в связи с этим сплетничали, что он “голубой”. “Не общайся с ним!” – предупреждали в бухгалтерии.

Молодым сотрудникам обедать в строительной Москве в те времена было негде: формат бизнес-ланча был ещё не опробирован. Коллега Шурочки оформлял приглашения в бизнес-центр на Малом Головином, где числилась его тёща. Елена ощутила удары судьбы, когда поняла, что это и есть офис её матери. Попав туда до неё, аут-сайдер Рёйтер устраивал мини-импровизации местным служащим.

– Я так и знала, что ты теперь – его пассия, – высказывалась недовольно мама Елены, которую посетитель их заведения “достал” больше всего, стоя с ними в очереди столовой с подносом в руках. – Ты уже всё рассказала ему про наши денежки?

Дочь ничего такого Рёйтеру никогда не говорила. У спутника было много энергии работать на публику.

Так, знакомые Александра были хорошо информированы, хочет ли жена идти гулять, если супруг не был до этого с ней, и имеет ли он ещё её после этого. Не было даже русла, куда бы Рёйтер был в состоянии направлять свои таланты, и он глушил энергию, чем только мог, периодически заваливаясь хламом и включая алкоголь. Семейным оставалось разгребать всё.

Последний раз она была отвергнута в Китцбюэле в феврале две тысячи двенадцатого. Они обедали в ресторане вчетвером с Арсением Викторовичем и Ниной Васильевной. Саша был довольно сильно пьян. Ужин был бессмысленным мучением, а в показательных выступлениях Рёйтера пренебрежение к Елене становилось очевидно окружающим. (До этого было просто стыдно появляться в паре на людях; такой он был экзальтированный).

В гардеробе, к Елене подбежала Нина, опередив заболтавшихся с официантами мужчин:

– Лен, надо прекращать это сейчас. Видно, что ты еле терпишь. Потом будет поздно.

– Спасибо, Ниночка. Наверное, со стороны, и правда, лучше видно.

* * *

Предложение Александра было сделано до ужина: тогда в две тысячи втором он положил ей на тарелку колечко из белого золото 750 пробы, с голубым топазом посерединке.

* * *

– Ты рано соскочила, – заявил ей Рёйтер весной двенадцатого.

– Почему же рано? Десять лет прошло всё-таки.