Цвет боли. Красный

Я метнулась к сумке, достала мобильник, убедилась, что так и не включила его, даже вернувшись из офиса. А еще надеялась, что услышу, когда будут звонить.

— Ларс, — голос жалобный, телефон на руке.

Восемь вызовов без ответа, все от Ларса Юханссона. Пять вчера, первый сразу после того, как я выключила, остальные позже, а три уже сегодня с шести утра.

Ларс усмехается:

— Вот именно, я у дома с шести утра, думал, с тобой что-то случилось или просто не хочешь меня видеть.

— Хочу…

— Как грудь? — В его голосе еще есть нотки бешенства.

— Нормально. Я даже не пила обезболивающее.

— Терпела?

— Да нет, не так уж больно.

— Дай посмотрю.

Он отправляется в ванную мыть руки, потом внимательно осматривает мои пострадавшие соски, меняет компресс, довольно кивает:

— Хорошо.

Я млею, кажется, обошлось. Ну что за бестолочь, выключила мобильник в офисе и забыла о том, что выключила. И вдруг…

— Я тебе, кажется, сказал, чтобы ты и шага не смела делать из дома. Но не успел уехать, как ты нарушила приказ. Куда ты ходила?

— Ты за мной следишь?!

Я больше ужаснулась тому, что он мог узнать об Анне и Оле, чем тому, что действительно за мной следит.

— Больно нужно! Николас тебя увидел, он ездил к тому-то на Йотгатан. Позвонил и сказал, что ты шляешься по улице.

— Вот ябеда.

И вдруг до меня доходит:

— Он так и сказал, что я шляюсь?

Ларс смеется:

— Нет, конечно, сказал, что ты на улице, несмотря на мороз. Так где ты была, у любовника?

— У подружки…

— Э-эх! Ума палата, а побежала хвастать колечками в груди, как папуас новым кольцом в носу.

Он смеется, и мне становится легче.

— Я не хвастала.

— Это не избавит тебя от наказания. На сей раз будет уже не поощрение, а действительно наказание. И серьезное. Бессонную ночь и половину седой головы я тебе не прощу.

Я мысленно ужасаюсь и храбро пытаюсь урезонить строгого хозяина:

— Подумаешь, преступление — сбегала к подружке. Что же мне, теперь разрешения у тебя спрашивать, чтобы с подругами встречаться?

— Нет, но если я сказал сидеть дома, значит, надо сидеть дома. Сегодня вечером будет порка.

— Ларс!

— Да?

— У… у меня еще то не прошло!

Он хохочет:

— Врешь, все прошло. Выпорю по-настоящему, а за вранье добавлю. Дай запасные ключи от квартиры, чтобы мне не пришлось ломать дверь.

Я послушно киваю на столик у телефона. Он проходит по квартире, явно что-то прикидывая, берет ключи, возвращается ко мне и напоминает:

— Вечером выпорю. Готовься.

Обнадежил, называется.

До вечера не так много времени, особенно если не знаешь, во сколько эта экзекуция состоится. Я провожу день в полуобморочном состоянии. Наконец не выдерживаю и звоню Марте:

— Он намерен выпороть меня сегодня вечером.

Марта смеется:

— Переживешь.

— Ты думаешь? Кстати, меня видели, когда я ходила в офис.

— За это порка или просто так?

— За все, — сокрушенно вздыхаю я, Марта в ответ хохочет.

— Бедная девочка… Ее сегодня выпорют по-настоящему… Расслабься и получай удовольствие.

— Попробую…

Легко сказать, получай удовольствие! А если я просто боюсь? Боюсь и… жду этой экзекуции.

— Марта, неужели и правда можно получить удовольствие от порки?

— Это кто и как порет. Думаю, ты от рук Ларса получишь. Не переживай.

— А тебя много пороли? Только Оскар?

— Нет, но это длинная история. Оскар порет жестко, после него не посидишь, и рубцы долго не проходят.

— Я боюсь.

— Не трусь.

Вот и все успокоение.

Ларс приходит в восемь, но не открывает дверь своим ключом, а звонит.

— У тебя же есть ключ?

— Я взял его на всякий случай, но как воспитанный человек предпочитаю, чтобы хозяйка впустила меня сама. Я к тебе по делу.

— Только?

Я пытаюсь шутить, чтобы скрыть дрожь в коленках.

— Угу. Зато дело какое… Ты готова?

— Ларс…

— Значит, готова. Весь день боялась, и теперь поджилки трясутся. Это хорошо, острее будешь чувствовать. Пойдем.

Он закрывает дверь, моет руки, приносит в комнату большую сумку. Я с ужасом смотрю на это вместилище девайсов.

— У тебя есть лед в холодильнике? Принеси в какой-нибудь чашке.

Я покорно тащусь к холодильнику за льдом, ужасаясь сама себе. Что происходит? Ко мне пришел пусть и любимый мужчина, но с намерением выпороть, а я не просто покорно с этим соглашаюсь, но и создаю условия! Сказал бы кто неделю назад, плюнула бы в лицо. Нет, неделю назад уже не плюнула, а вот две — наверняка.

Ларс прекрасно видит мой страх, тихонько смеется:

— Замираешь от ужаса и желания? Раздевайся.

Я покорно расстегиваю джинсы, обзывая себя тряпкой.

— Знала же, что я приду! Все снимай, Линн, я должен видеть твое тело. Грудь обработаем потом.

Отвернувшись, я снимаю и трусики.

— И рубашку.

Она хоть создавала видимость прикрытия…

— Давай руки.

Но для этого нужно повернуться и я замираю. Следует более жесткое требование:

— Руки, Линн!

Он не смотрит на мой низ живота, и это несколько успокаивает.

Запястья обхватывают наручи, на которых колечки перемежаются с карабинчиками. Сцепив их между собой, отчего запястья оказываются скованными, Ларс интересуется:

— Кляп?

— Да.