Цвет крови

— Неужели? Ну, тогда это, вероятно, правда. По ее предположению, отец хотел, чтобы жену убили? Ничего из того, что может сказать эта женщина, меня не удивит.

— Она тоже очень хорошо о тебе отзывается.

— Она никогда не давала мне шанса. Я на четвереньках перед этим ребенком ползала, но она так и не дала мне шанса…

— Она же была ребенком, ребенком с глубокой травмой — она ведь видела, как убили ее мать…

Сандра вдруг настолько возбудилась, что ее затрясло, горящие глаза налились слезами.

— Видишь ли, у нас у всех существовали свои беды.

Эмоции перевалили через край, рыдания вырвались оттуда, где они спрятались. Я подошел, чтобы обнять ее, но она покачала головой и выбежала из комнаты. Я слышал, как она, рыдая, бежит по коридору, затем хлопнула дверь. Подростковой симфонией она сама назвала это вчера. Похоже, для Говардов эта мелодия тянется из прошлого и далеко за подростковый возраст.

Я взглянул на часы: опаздываю на встречу с Дэвидом Мануэлем. Спустился по большой округлой лестнице. Подумал, не было ли чего-нибудь в комнате Эмили, что могло бы меня заинтересовать. Я вернулся через арку, прошел через задний холл и подергал двойные двери, которые послушно открылись. Слуг вокруг не наблюдалось, подобное меня удивило, но облегчило мою задачу. Впереди было темно. Я пошел по переходу, ведущему в бунгало, на каждом повороте включая свет, пока не нашел панель и не зажег все сразу. Я пару раз постучал в дверь Эмили, затем подергал ее. Комната оказалась пуста, все ее вещи исчезли — ни одежды в шкафу, ни обуви под кроватью. Лежал блокнот фармацевтической фирмы, но без всяких записей, или, если таковые и имелись, никаких вмятин на чистом листе я не заметил, так что не мог догадаться о содержании. Я провел обычный обыск: ящики, шкафы, прикроватный столик, матрас, постельное белье, — но абсолютно ничего не нашел. Обнаружил я только рябиновые ягоды на подоконнике от одного конца до другого. Еще несколько на ковре вдоль двери. Возможно, как и гелиотроп, эти ягоды содержали какое-то послание. Или Эмили просто стало очень скучно и она ушла, не успев усыпать всю комнату красными и зелеными ягодами.

В Рябиновом доме, когда я туда вернулся, все оставалось тихо. Я прошел по заднему коридору, увешанному эстампами с бегов, где у каждой двери имелся маленький фонтанчик со святой водой. Мне попались две великолепно меблированные викторианские гостиные с тяжелыми портьерами, мебелью красного дерева и фарфором и неизбежными портретами доктора Джона Говарда, к которому, вероятно, художники становились в очередь. Пара дверей оказались заперты, некоторые вели в пахнущие плесенью ванные комнаты; имелась там также спальня с коричневым кожаным диваном и письменным столом, стены ее были увешаны дипломами и грамотами, очевидно, принадлежавшими Говарду, затем комната, где свет не зажигался. Я распахнул дверь, прошел к окну и раздвинул шторы. Это была комната маленькой девочки с изображением Спящей красавицы на обоях. Там имелся прекрасный кукольный домик, плюшевый медведь и голубой поросенок с одним ухом, лежавший на подушке и как будто ожидавший возвращения хозяйки. В шкафу висели многочисленные платья и юбки, по размеру примерно на девочку лет одиннадцати-двенадцати, включая школьный фартук и килты в красную и зеленую клетку; в ящиках лежали топы, шорты и белье такого же размера. Нигде не было и намека на пыль — все выглядело свежим и чистым, пахло лавандой. Я прошел через комнату и присмотрелся к кукольному домику, стоявшему на столике около окна. Это была модель Рябинового дома — такую же я видел в комнате Эмили, но с двумя отличиями: за этим домом сзади не имелось сада, и крыша у него снималась. Я повернул домик и только успел поднять крышу и заглянуть внутрь, как распахнулась дверь за моей спиной.

— Какого черта ты здесь делаешь? Кто разрешил тебе шляться по дому?

В дверях стояла Сандра Говард в белой хлопчатобумажной рубашке, волосы стянуты назад, в лице ни кровинки, глаза сверкают.

— Я просто решил оглядеться, — ответил я, с трудом выдавливая слова. — Это была твоя комната?

— Разумеется, это не моя комната… да-да, моя, только давно, пошли отсюда скорее…

— Почему она так сохраняется? Как будто…

— Она вовсе не сохраняется, я уехала в школу, вот и все, и никакого «как будто», ничего, а теперь, ради Бога, убирайся отсюда!

Голос ее стал жестким, визгливым, грубым, с нотками истерии. Я прошел мимо нее в широкую дверь. Она постаралась не встречаться со мной глазами.

В холле я подождал, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но она не появилась.