Цвет ликующий

В Боблове немыслимые заросли всякого бурьяна, с какими-то особыми красивыми голубыми цветами, очень жгучими, если их сорвать. Дикие крупные яблоки и очень крупная вкусная черемуха. Изрешеченная временем обширная рига-сарай. Бобловская седая березовая роща. И скачут кони…

На переднем мысленно видишь молодого Блока. Рисовать же этого я не стала, потому что в иллюстрациях (если вообще они могут быть) к лирическим стихам не требуется повторения слов, они должны лишь как-то следовать за стихами.

Блока я видела в мае 21-го года в Политехническом музее на вечере. В передних рядах сидели разодетые в вечерние платья дамы. Весь амфитеатром построенный зал был полон. Мы, вхутемасовцы, прорвались, конечно, без билетов, толпой, и стояли в проходе около эстрады.

Вот вышел Блок — любимый, обожаемый поэт моей юности. Вот — тишина в зале, и голос с «того света». И сам он, больной, уже был нездешним. Никто не кашлял, не чихал. Слова падали медленными каплями в тишину зала. Видно было, что ему говорить трудно, а нам слушать надо… и он читал. Худой, окаменелый. Но после этого вечера по-другому его стихи я и читать не могу, и слушать чье-либо чтение по-другому тягостно.

Только так — медленно, негромко, с оттяжкой конца строчки, последней буквы в строчке (если она гласная), монотонно, без точек и запятых, без концовки-закрепки… Последнее слово падало в бездонную пропасть памяти тех, кто его слушал.

Откуда Блок взял голос и ритмы для чтения своих стихов? Наверное, из былинных напевов, из народных причитов, заговоров, где каждое слово весит много. Этим поэт как бы зашифровывал свои страстные слова о звездах, любви и жизни.

Голос его живет вместе со стихами во мне до сих пор, а весь его зримый, шахматовский мир я расположила по схеме, продиктованной самим поэтом в конце второй главы чернового варианта поэмы «Возмездие»:

Пропадая на целые дни — до заката, он
очерчивает всё большие и большие круги
вокруг родной усадьбы.

И я назвала «Большим кругом» длинный путь по речке Лутосне (начиная от Блоковского камня), через Рогачево, по синей от свежего асфальта дороге через четыре моста.

Речка-невеличка, долина ее на редкость живописна. Рука не устает рисовать все подряд — горизонты, изгибы полей, тропок, все, что увидишь вблизи и вдали. Вот проскакал зайчик, стоит у дороги чибис и обсыхает на солнце. Машины он не боится, как не боятся ее и журавли, которых нам удалось поднять из болота лишь охотничьим особым криком водителя машины.

Речка вьется с причудами, то теряется, то разливается. Гремучий ручей! По звуку, почти весеннему (ехали после дождя), мы его и нашли, остановились и потеряли себя в его зарослях, в журчании коричневой воды, в белых облаках, вертикально стоящих над кустами. Оказывается, мало «найти себя», интереснее «потерять себя».

В густой траве пропадешь с головой…
Погружался я в море клевера…

У Зубовской фабрики, куда часто ездили Блок и Любовь Дмитриевна, речка Лутосня широкая, обросла большими ветлами, и мост через нее каменный. Мужики с яркими пластмассовыми тазами идут в баню и из бани. Мокрыми сосульками на лице и шее висят их расчесанные волосы.

Второй большой мост. А шоссе такое густо-синее, что делит пейзажи кругом, как ножом. По бокам цветут акации, сирень, сизые елки с обрезанными верхушками. Наперегонки вылезают из густой травы купавки, синие столбики, раковые шейки, герань, лютики, сурепка большими букетами. «Пора цветенья началась»… Дорога манит.

«…И всегда тропинка или дорога — главное, среднее, спереди и сзади, оставленное и манящее в гору и под гору. Тут особенные мысли… Тут — я у себя».

Особенно по душе мне последние слова: «Тут — я у себя».

Дороги и тропки я люблю, даже слишком, от жадности.

Третий мост в Заовражье. Речка уходит из холмов и долов в торфяные ровные поля, незаметно впадает в реку Сестру (что течет из озера Сенеж), у Усть-Пристани, Пустыни (где до сих пор еще стоит церковка XVI века) сливается с рекой Яхромой, а потом у Дубны — Волга.

Вот я и встретилась с Блоком географически. На Волге я выросла.

Ровные горизонты. Игра линий лишь у речек и деревень.

Верхом сюда Блок, конечно, мог приезжать, соблазняясь «степью», «Куликовым полем».

Очень большая разница в пейзажах. То холмистые дали, извивы полей и тропок, то ровные дороги. Пойма Волги, где может «река раскинуться и течь, грустить лениво».

А синяя дорога ведет дальше, к Рогачеву, около Покровского поворот на Боблово, к Менделееву, в другую сторону — монастырь.

Залег здесь камень бел-горючий,
Растет у ног плакун-трава…

Бел-горюч камень в данном случае — монастырь Николо-Пешношский под Рогачевом, монастырь из белого камня. Тут плакун-трава растет в изобилии и только в этих местах всей шахматовской округи.

Рогачево после Михалева, Трехденева. Рогачево — столица грачей, так их там много, ходят по улицам вместо голубей.