Цвет ликующий

Мне все эти исторические сведения, как-то связанные с Городцом, сейчас очень интересны. Городец — один из первых городов-крепостей на Волге, пограничное удельное княжество на приманчивых Пановых горах, на страже очень большого леса, лесной пустыни, где «ни конному, ни пешему, ни самому лешему» не пробраться.

«…Ты, пустыня моя матушка, вы, леса мои кудрявые… Вы, леса мои, леса, братцы лесочки, леса темные».

А в лесах полно бывальщины и небывальщины полу-языческой, полухристианской, и писаной и передаваемой из уст в уста. И все вертится вокруг слов: Китеж, Георгий, Юрий Всеволодович. «Легенда о невидимом граде Китеже», опоэтизированная народом, писателями и композиторами. П. Мельников весь Заволжский край называет «Китежская Русь».

В легендарном князе Георгии Всеволодовиче из старообрядческой «книги глаголемой летописец» соединены все древние князья Георгии этих мест, ему приписываются все тут построенные в давние времена города и храмы. А в народных стихах этот собирательный образ князя-колонизатора Залесского края (Ярослав Мудрый, имя которого при крещении Георгий, Юрий Долгорукий тоже Георгий, Георгий Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо) превращается просто в богатыря «Егория Храброго» на белом коне, сам белый и платье белое; ни дать ни взять — всадник-утро из сказки о Василисе Прекрасной.

После Суздаля мы долго едем мокрыми еще лесами. Красные сосны, черная речка Тара, все лес и лес, где и сейчас не легко продираться, а раньше и подавно «ни стиглому (настигаемому), ни сбеглому прохода нет». «Дерево с деревом свивается, к сырой земле преклоняется». Только такой шитый золотом богатырь из суздальского музея, «ноги в чистом серебре, на каждой волосиночке по жемчужине», и проедет по лесной дремучине и зыбучим болотам. Проложит дороги и поговорит со встречными лютыми зверями.

— Ой, вы, волки, ну вы серые, Разбегайтесь по два, по три, по единому. А вы, леса, не шатайтеся, не качайтеся. Отделитесь, леса, от сырой земли, Я из вас, леса, буду строиться…

За Волгой лесов еще больше, даже сейчас. Может, все исторические и легендарные подробности непосредственного отношения к городецкому искусству и не имеют, но чтобы уяснить себе, откуда взялась такая богатая живопись в заволжских лесах, надо подумать и о самих этих лесах и их героях. Пожалуй, будет уместно вспомнить поверья Поволжья о невидимых потонувших городах, звенящих озерах, старых дорогах, песни о Егории Храбром, вспомнить о всей этой лирической страстности, похожей на заклинания и язык молитв и языческих, и христианских — «мед мудрости» народной философии. Кто-то сказал, что легенды сближают века.

Городецкая живопись живет небольшой отрезок времени, там нет «вечных» тем, но по богатству и отточенной законченности своей системы «крашения» она бессмертна. Ею, может, будут любоваться и через тысячу лет.

Голубое ярчайшее небо до самого Горького, кое-где совсем малиновые от весеннего солнца полоски снега. Реки еще со льдом, и всюду грачи. В Сормове свернули налево, на Балахну. Мы едем аллеей чудесных двухэтажных коричневых деревянных домов с богатой приволжской резьбой. Я никогда не видела такого приглядного старого рабочего поселка. Дальше песок, полосатые лужи, оставшиеся от разлива, болотца в кочках. Балахна со всеми пятью старинными церквами, которые было видно с шоссе. Я расположила их на моем рисунке вокруг весеннего голубого озерка. Вот она, Балахна, что стоит «полы распахня» — по старой бурлацкой песне. У одного храма (Николы, XVI века) огромный зеленый, какой-то сверхъестественный изразцовый шатер, изразцы здешние, шатер — форма тоже принятая в этих местах. И в Нижнем Новгороде шатром покрыт старинный собор, и в Городце у несуществующей сейчас часовни петровского времени — тоже был шатер.

Городец был раньше Балахнинского уезда и отсюда не далеко. Храмовая архитектура там на горах, судя по описаниям и фотографиям Федоровского монастыря и часовни, была такая же, как тут на песках.

Если рисовать пейзаж Городца таким, каким он был сто лет назад, мысленно можно дополнить то, что я видела в 46-м году с парохода, еще несколькими пятиглавками и шатрами.

Но это только в мыслях, а сейчас мы едем по очень длинной, широкой плотине через Волгу. С одной стороны сливается с небом бескрайний серый лед, с другой — чистая вода и миллион красивых белых пароходов. Городца и не видно.