Цвет надежд - зеленый

Густафссон так и не узнал, что он хотел сказать - к ним подошел Пружина с торжествующей улыбкой на губах.

- Смотрите, господин директор! Видите, что я организовал? Интервью! Сразу для двух газет. Что вы на это скажете?

Шабрен узнал обоих журналистов и просиял.

- Очень приятно, господа. Я от души рад. Милости прошу.

- Требуется подлить немного масла в огонь, - вмешался Пружина. - Понимаете, нужна реклама. Для бизнеса это все.

Он приосанился - ни дать ни взять главнокомандующий. Впрочем, наверно, таким он себя и чувствовал. По крайней мере пока не заговорил Берет:

- Боюсь, в этом спектакле вы отвели нам не ту роль.

Пружина открыл рот от удивления.

- Спектакль? Какой спектакль? - забормотал он.

- Мы пришли только для того, - Борода делал ударение на каждом слове, - чтобы посмотреть, как господин Густафссон справляется со своей работой.

- Но это же за версту видно! - воскликнул Пружина. - Отлично справляется. Фантастически! Пятьсот крон в день.

Берет фыркнул:

- Не в этом дело, - сказал он. - Реклама нас ни капли не интересует.

Пружина оторопел.

Но Шабрена не так легко было сбить с толку. Порой в человеке происходят душевные сдвиги, переоценка ценностей, ревизия всех представлений, одним словом, он делает поворот на сто восемьдесят градусов. Бывает, что такой поворот предвещает дрожь в голосе. Все вещи и события вдруг открываются человеку в ином свете, он начинает замечать оттенки. Нет, он вовсе не собирается изменять своим идеалам, отнюдь, просто другие точки зрения получают почву под ногами, и то, что прежде представлялось существенным, теперь кажется не заслуживающим внимания... Вообще-то в глубине души он всегда считал, что овца рычит, а волк блеет... Нельзя быть только пессимистом... иногда следует быть и оптимистом... Негоже всю жизнь носить один и тот же ярлык. Надо быть реалистом. При любых обстоятельствах.

Шабрен был реалистом. А потому его поворот произошел мгновенно. Не успел Берет сказать об их отношении к рекламе, как Шабрен тут же перекинулся на его сторону:

- Я тоже так считаю, - заявил он. - Реклама должна быть на положенном ей месте в газете и больше нигде. Ни в ваших статьях, ни среди наших прилавков ей делать нечего. У нас с вами должна быть информация и только информация. И поскольку кое-кто неправильно истолковал задачи, возложенные нами на господина Густафссона, мы решили прекратить эту затею.

Борода поднял брови:

- Значит, конец пяти сотням в день? Пять сотен отступного и коленом под зад?

Он вытащил свой репортерский блокнот. Шабрен замахал руками:

- Ради бога, я хотел бы избежать всякой огласки. Я совершил ошибку и еще раз прошу у вас прощения. Ведь это не я вас сюда заманил.

- Хоть это приятно слышать, - сухо сказал Берет. - До свидания.

"Ну, вот и конец этой истории", - спокойно подумал Густафссон. Но Пружина так легко не сдавался:

- Я вас не понял, господин директор. Вы собираетесь уволить Густафссона?

- Да. Видите ли, я несколько просчитался.

- Так, так. - Пружина на секунду задумался, подыскивая слова. - И теперь он, - Пружина с вызовом показал на Густафссона, - должен расплачиваться за ваши ошибки?

- Этого я не говорил.

- Но хотели бы. Однако у нас имеется один документ. Извольте взглянуть!

Он похлопал себя по бедру, на котором топорщился туго набитый карман. Сунув в него руку, Пружина извлек бумажник и вытащил визитную карточку Шабрена с его распиской.

- Узнаете, господин директор? Пятьсот крон в день в течение двух недель. То есть двенадцать дней. А это значит шесть тысяч крон!

- Совершенно верно. Господин Густафссон получит свои деньги.

- Все до последнего эре! - подчеркнул Пружина.

Густафссон запротестовал. Как можно получать деньги за работу, которую ты не делал! Это противоречило его понятию о чести. Здесь он придерживался старомодных взглядов.

- Но... - начал он. - Я их не...

- Молчи, - шикнул Пружина. - Что написано пером, того не вырубишь топором.

- Пусть господин Густафссон зайдет ко мне в контору через пять минут, - холодно сказал директор.

Он ушел. Пружина с довольным видом потирал руки.

- Ловко я это обтяпал, а?

- Я не имею права брать эти деньги.

- А он? - Пружина кивнул головой в ту сторону, где скрылся директор. - Деньги наши, приятель. А это главное. Теперь у нас есть начальный капитал. Но это только цветочки, ягодки впереди.

22

В начале тридцатых годов одному человеку вздумалось изменить свою фамилию. Он хотел, чтобы отныне его называли Болванусом.

В те времена прошения подобного рода подавались на имя Его Королевского Величества. Но каким образом то прошение рассматривалось на заседании Государственного совета в перерыве между обсуждением международного положения страны и государственного бюджета, мы точно сказать не можем.

Нам ничего неизвестно и о том, отнеслись ли к этому прошению с тем же пониманием и серьезностью, как и ко всем остальным делам, рассматриваемым советом.

Единственное, что нам известно об этом эпизоде, мы узнали из пожелтевшей заметки, в которой сообщалось о перемене фамилий. Такие заметки публиковались каждую неделю. Та замет.ка называлась так: "Не разрешается взять фамилию Болванус".