Цвет надежд — зелёный (сборник)

Я вижу господин судья косится на часы. Позвольте мне только добавить следующее. Я знаю, что в нашем современном обществе насильственное преступление рассматривается как нечто ужасающее. Я знаю также, что, если коммивояжер с Веги пожалуется в Галактический Союз, Землю исключат из сообщества, и уровень жизни здесь немедленно понизится. Но, когда после всех этих лет музыкальное посредническое бюро наконец-то смилостивилось надо мной и я опять играл в ресторане гостиницы Хернесанда — вернее, Иварополиса, как он теперь называется, — а к эстраде подошел этот тип в вегетянском шлеме с эмблемой в виде горящего солнца… во мне что-то взорвалось. Нет, не потому, что он подошел. Но когда вегетянин на беглом звездном диалекте, языке, которому его народ научился у Ивара, сказал:

— Смените пластинку, старики, уши вянут от вашей дохлятины. Сбацайте лучше «Колыбельную» Ивара…

Вот тогда, господин судья, я уже не смог сдержаться. Тогда я ему и врезал.

Берье Круна Фред — продавец звезд

Мы познакомились еще в начальной школе. Прозвище-то у него тогда, конечно, было другое — Морковка, но уже в те времена его отличала склонность к рекламе и аферам. В ту пору, разумеется, шла речь лишь о меновой торговле. Введя в оборот утром в понедельник щербатую почтовую марку, он мог ухитриться в пятницу вечером заполучить только что купленный самокат Билли. Такой случай действительно был, и даже Биллин папа, пришедший, естественно, в ярость, не сумел расторгнуть сделку, поскольку малыш Фредрик уже успел обменять самокат в соседней лавчонке, где торговали подержанными вещами, на почти новый фотоаппарат.

А вот в метрическом свидетельстве у Морковки было записано нечто напоминавшее его теперешнее прозвище: Фредрик Штерн.[8] Звездную фамилию дед-эмигрант вывез с собой из Германии в конце тридцатых годов. Морковкина мама приехала из Ирландии на четверть века позже, и от нее сын унаследовал зеленые глаза, веснушки и рыжие вихры.

Хотя он обладал фантастической способностью в мгновение ока завести знакомство с кем угодно, могу смело похвастаться, что я был его единственным. Вероятно, потому, что всегда отказывался от его предложений «махнуться», как бы ни нахваливал он свой товар и ни хаял то, что было у меня. Сначала это сбивало его с толку, потом внушило невольное уважение. А может, видя, что я раскусил его, он на всякий случай предпочитал иметь в моем лице союзника, а не врага. Мне он без всякого стеснения рбъяснял, как легко, по его мнению, обвести вокруг пальца все остальное человечество.

— Дурачье набитое, вся кодла дурачье и больше никто, — говаривал он. — Ты только заморочь им голову, будто они что-то выгадывают, и тогда можешь всучить им любую дрянь.

Потом я поступил в университет, Фредрик же ограничился тем обязательным образованием, которое установлено законом. Что он станет дельцом, было ясно с самого начала, но, услыхав, какую именно область он выбрал, я немного удивился. Морковка развернулся на поприще искусства в качестве импрессарио, и через каких-нибудь два-три года стал главным воротилой в индустрии развлечений. По дороге к вершинам он потерял фамилию и часть имени. В приемной у Фреда-Продавца звезд вечно толклись актеры, певцы и музыканты, которые умоляли его взять на себя заботу об их дальнейшей судьбе. Утверждали, будто его годовой доход выражается семизначной цифрой, так что он мог позволить себе выбирать лучших из лучших.

Наши пути разошлись, как только мы оба окончили школу, но у нас в городе хочешь не хочешь, а рано или поздно ты случайно встретишься с любым своим знакомым. Как-то раз под вечер я оказался возле одного из театров, вдруг дверь подъезда распахнулась и оттуда торжественно выступил мой бывший однокашник во главе толпы секретарей и помощников. Он изливал поток слов на маленького пузатого человечка, который, еле поспевая, семенил рядом с ним.

— Если ты сейчас возьмешь Линду и Ральфа по двадцатке, обещаю, что в следующем сезоне я дам тебе Уильяма Лэнда всего за полсотни. Ручаюсь, это будет самая удачная сделка в твоей жизни.

Тут взгляды наши встретились и у обоих одновременно вырвалось:

— Да ведь это, кажется?..

Вообще-то с моей стороны вопрос был излишним, ибо Морковка почти не изменился. Конечно, он был гораздо элегантнее одет, но рыжие вихры попрежнему торчали во все стороны, а над растянутыми в широкой улыбке губами зеленели те же глаза, жесткие как кремень. К моему удивлению, он тут же разогнал свою свиту и потащил меня в какой-то бар по соседству. Последовал допрос с пристрастием, и мои попытки отвечать по возможности уклончиво оказались, разумеется, тщетными. Да и моя поношенная одежда говорила сама за себя, открывая все, что он хотел обо мне знать. Я до сих пор корпел над книгами, живя на ссуду и крохотную стипендию, а далеко впереди маячила заветной целью работа учителя, оплачиваемая жалкими грошами. Родителей моих не стало — и его родителей тоже, как я слыхал, — и на свои скудные средства я мог лишь снимать убогую комнатушку с одноразовой кормежкой где-то на окраине.