Цвет надежд — зелёный (сборник)

Оркестр терпеливо исполнил первые четыре такта раз, другой, третий, четвертый. Только на пятый раз Густафссон начал петь,

Смотри, уж начали цветы в долине распускаться.
А тут на ринге чудаки предпочитают драться.
Атлет толкает тяжести, и день бредет к закату.
А я к кассиру путь держу, чтоб получить зарплату.
Потом мы в путь пускаемся, пускаемся, пускаемся,
чтоб лес пройти насквозь, как поступает лось.
А то в кафе являемся, являемся, являемся и пьем,
а кто не пьет, пусть молча слезы льет.
А солнце жарит лес и луг, траву, а также скалы.
Чего ж котлет оно не жарит, ведь масло вздорожало?
Одни взмывают в небеса, другим в воде удобно.
А кто врасплох застигнут — тот кричит довольно злобно.
А мы поем, как скворушки, как скворушки, как скворушки,
а не найдем свой дом в скворешнике живем, любуемся на перышки,
на перышки, на перышки, на белый свет глядим и червячков едим.
Пусть мудрый компас день и ночь показывает север.
Однажды он покажет нам, как жать, где ты не сеял.
Всегда покажет компас путь на льдистую равнину.
Но лучше б он нам показал. как выиграть машину.
Башмачник делает башмак, жестянщик гнет жестянку.
А я, чуть утро, на плите варю себе овсянку.
Зима, а нам ни чуточки, ни чуточки, ни чуточки купанья не страшны,
мы не ждем весны, а крякаем, как уточки, как уточки, как уточки,
ведь кто не скажет «кря», в риксдаг стремится зря.

Оркестр повторил припев, но музыка звучала уже глуше. Один за другим на эстраду поднялись все участники передачи. Там собрались все, кроме доктора Верелиуса, публика аплодировала и все хором пели:

С небес сияют звездочки всем — и большим, и малым.

И мы уж скоро захрапим под теплым одеялом.

Мы захрапим — и я, и ты, и захрапит жена судьи.

Нельзя отрицать, что штатный поэт все-таки внес свой вклад в эту передачу. Отпечатки его духовных пальцев узнать было нетрудно. Их любой человек узнал бы из тысячи.

Изображение на экране начало расплываться. Дольше других показывали аплодирующих зрителей. Но вот аплодисменты стихли, и появились фамилии участников, буквы становились все меньше и меньше, и вдруг весь экран заняла одна фамилия, написанная огромными буквами. Фамилия режиссера.

Ингрид с облегчением вздохнула. Слава богу, все позади.

17

Воспоминание об успехе — все равно что пакетик с карамелью, которой можно лакомиться без конца.

Густафссон не был избалован успехом у публики. Все воскресенье он перебирал в памяти свое выступление по телевизору. Всей семьей они обсуждали, как было бы лучше ответить на тот или иной вопрос. Не слишком ли неловко он держался сначала? Не глупо ли было твердить «нет», «не-ет», когда Аффе спрашивал его, не смеялся ли кто над ним? Надо было ответить, что хороших друзей человек находит повсюду. Так же, как всюду, встречается и всякая дрянь.

При этих словах ему следовало оглядеть зал, словно он хотел сказать, что и тут найдутся и те, и другие.

Но, по мнению Ингрид и Греты, этого делать не надо было. Ингрид считала, что он отвечал правильно, а Грета добавила, что, ответь он по-другому, он только запутал бы Аффе. Нет, он отвечал правильно, не слишком кратко, но и не чересчур пространно.

— Вы все слышали, что я говорил?

— Каждое слово. Как будто ты находился в этой комнате.

Пришел дедушка с пакетом яиц и заявил, что они должны отпраздновать это событие яичным пуншем.

— От сырых яиц человек становится бодрым, — считал дедушка. — Бог сотворил яйца, а черт научил человека варить их.

— До чего же переменчива жизнь! — сказал Густафссон. — Две недели назад я и понятия не имел, что со мной будет дальше. А вот вчера пел по телевизору, совсем как Пер Грунден, Николай Гедда, Торе Скугман и другие знаменитости. Сегодня утром я даже осмелился зайти в вокзальный ресторан и выпить там кофе.

— В ресторан? — Ингрид испуганно раскрыла глаза. — Как ты решился?