– На сегодня всё? Так рано?
Миссис Гвендл кивает.
– Ну, вряд ли я могу ожидать, что ты будешь работать весь день, не так ли? Только не в твой день рождения.
Дэррок моргает.
– Ты имеешь в виду… Но я думал…
– Ты думал, я забыла об одиннадцатом дне рождения моего единственного внука? Батюшки, сынок, я не настолько старая и немощная. Пока нет. – Она улыбается ему. – Идём же.
Дэррок следует за старушкой в дом, на кухню, где запах морковного супа с пряностями ловит его в объятия.
– Мой любимый, – говорит он, заглядывая в бурлящую кастрюлю и глубоко вдыхая.
– Закрой глаза.
Он поворачивается лицом к бабушке.
– Что?
– Закрой глаза, мальчик.
Как всегда, он делает то, что она говорит. Он слышит, как открывается дверца шкафа, слышит какой-то шорох, но не осмеливается украдкой взглянуть.
Наконец, как раз в тот момент, когда он думает, что может взорваться от любопытства, она говорит:
– Хорошо. Открывай.
Он смотрит. Она стоит перед ним, протягивая ему что-то. Это длинный кожаный мешочек. Медленно он протягивает руку и берёт его, ощущая мягкую кожу в своих руках, вдыхая её запах. А внутри что-то ещё. Его сердце начинает биться быстрее, пока пальцы обводят форму тонких, твёрдых предметов, лежащих внутри.
– Скорее открывай! – хихикает миссис Гвендл.
Дрожащие руки Дэррока находят проём и растягивают его. Он заглядывает внутрь и находит пять совершенно новых кистей для рисования. Не те, что для покраски стен или заборов вокруг фермы. А другого вида. Те кисти, что используются для рисования картин.
Он достаёт каждую кисть, изучая её гладкую деревянную ручку, проводя пальцами по мягкой соболиной щетине разных размеров.
– Я знаю, что старые кисти твоего дедушки уже немного истрепались, – говорит она ему. – И хотя ты за ними ухаживал, у всего есть свой срок. Я подумала, что пришло время тебе приобрести что-то своё. Несколько кистей, которые принадлежат только тебе.
Дэррок не знает, что сказать. Слёзы застилают ему глаза.
– Спасибо тебе, бабуля. – Он обнимает её. – Я всегда буду хранить дедушкины кисти. Я бы никогда их не выбросил.
– О, я знаю, – говорит она, шмыгая носом. – А теперь иди. Опробуй их!
Она прогоняет его, и он мчится наверх, в свою комнату. Он аккуратно кладёт кожаный мешочек на кровать, открывает его и раскладывает свои новые кисти по размеру, улыбаясь. Затем он смотрит на дальнюю стену своей спальни, где стоит покосившийся мольберт, окружённый кусками старого холста и дерева. Рядом с мольбертом маленький письменный стол Дэррока почти полностью скрыт под грудой других деревянных обрезков, баночками с серой краской, палитрой и старыми потрёпанными кистями его дедушки. Именно здесь, в этой маленькой комнате, Дэррок в течение последних нескольких лет учился рисовать.
Его дедушка любил рисовать, по крайней мере так ему рассказывала бабушка. По всему дому развешаны дедушкины картины. Они красивые, в основном с изображением фермы, моря и пологих холмов. Есть даже портрет бабушки, написанный давно, когда она была намного моложе.
Он подходит к заваленному бумагами столу, его пальцы касаются баночек с краской с названиями, от которых у него становится легче на сердце. Жёлтая охра. Сырая умбра. Сожжённая сиена. Для зрения Дэррока эти краски – не что иное, как различные оттенки серого. Сейчас он задаётся вопросом, как задавался им бесчисленное количество раз до этого: как же выглядели эти краски, когда на них смотрел его дедушка? Когда в мире ещё были цвета.
Жажда этого знания почти болезненна.
Дэррок выходит из-за стола, берёт несколько своих начатых картин. На одной из них изображена ферма в лучах восходящего солнца с самой высокой точки бабушкиного участка. Ему нравится эта картина. На другой нарисованы лодки для ловли крабов, направляющиеся из города в открытое море. Хотя Дэррок никогда бы этого не сказал, он считает, что у него неплохо получается. Его последняя картина, всё ещё стоящая на мольберте, – автопортрет. Когда бабушка увидела его, в её глазах стояли слезы. Слезы гордости.
Дэррок снова отступает назад, скрестив руки на груди. На этот раз он не смотрит на конкретную картину или кисть и не размышляет о цвете краски. Нет. На этот раз он смотрит на пустую серую стену и воображает.
С некоторых пор он знал, что хочет это сделать. Но это большая работа, и он ждал, пока не решит, что достаточно хорош. Теперь он думает, что, возможно, готов. И бабушка только что подарила ему новые кисти. Разве это не знак?
Он кивает, всё ещё глядя на пустую стену, представляя, как это может выглядеть, когда он закончит. Улыбка расползается по его лицу, когда он подходит к письменному столу, берёт палитру и выдавливает несколько капель серой краски на дерево. Затем он выбирает одну из своих новых кистей для рисования, и вот он стоит, повернувшись лицом к стене, щекочет подбородок мягким концом кисти.
Через некоторое время он делает глубокий-глубокий вдох, обмакивает кисть в краску, протягивает руку и с долгим выдохом прикасается кончиком к стене.