Цвет неба

Почему я боюсь его? Потому что он — демон. Логичный ответ. Я боюсь демонов. Но он не дал мне повода боятся. Никогда. Его глаза: смеющиеся, лукавые, наполненные болью, задумчивые, бывало разъяренные, презрительные… глаза чувствующего человека. Не демона.

Демм, демон — эти два слова не могут быть совместимы друг с другом!

Я уверена. И эта уверенность настолько сильная, что удивляет меня.

Хотя пора уже привыкнуть, ведь когда он рядом это чувство постоянно.

— … не так, как в прошлом. Я знал, что все будет по-другому…

Демм сидел спиной ко мне. Пока я размышляла, он, похоже, что-то говорил.

Оказывается, сзади у него длинные волосы. Как я раньше не заметила? Короткие, растрепанные, они едва прикрывали уши, а ниже начинались длинные, до пояса пряди, что расплескались по напряженным плечам.

И я опять ощущала его чувства. Тоска… такая же сильная, как и тогда.

Он открыл мне очень важную часть себя. А я позволила предрассудкам захватить себя, тем самым предав его. Да все эти предрассудки не про него… Демм не монстр.

Мне стало больно. За него. Внезапно захотелось что-то сделать, чтобы… Чтобы что?.. Наверно, чтобы ему стало легче. Хоть немного.

Он находился двух метрах от меня. Я неслышно преодолела эту преграду и вот я сидела у него за спиной. Что мне делать?

— И все же я так хотел, чтобы ты вспомнила. И вот, то, что мы хотели, случилось — ты узнала правду. Да, я демон. Ты теперь боишься и ненавидишь меня. Считаешь, я чудовище, тварь.

Демм, зачем ты так?

Поддавшись порыву, я положила голову ему на плечо и тихо сказала:

— Я боюсь. Тебя и за тебя. Но ненавидеть тебя я никогда не смогу. Я не видела других демонов, но знаю, что они безжалостны. И глаза у них — пустые глаза убийц. А твои глаза не такие. Я вижу в них твою душу.

Перестань называть себя существом, чудовищем и как-то еще. Ты человек, просто немного другой. Я хоть знаю тебя недолгое время, но вот что хочу сказать: ты человечнее многих других людей. Никто из моих знакомых, а особенно те, кого я знала пусть неделю, не спасли меня, падающую со скалы, не общались со мной, рядовой аристократкой, если бы имели твой титул. Ты очень хороший. Не говори больше так про себя, ладно?

Я осторожно обняла его.

Опять боль в его голосе. Почему тебе так больно? И твоя боль становится моею.

— Я был рожден монстром, значит ничем не отличаюсь от них, — глухо откликнулся он.

— Ты убивал людей? Ты ненавидишь таких, как мы?

— Нет…

— Ты хочешь этого?

— Нет.

— Значит, ты не такой, — постаралась как можно убежденнее сказать.

Меня не покидает ощущение, что я разговариваю с ребенком. Маленьким потерянным ребенком, запутавшегося в собственных страданиях, как в огромной липкой паутине. Одиноким и всеми брошенным. И чем больше он пытается выбраться, тем сильнее запутывается.

Без чужой помощи оттуда не выбраться. Я буду той помощью, постараюсь помочь, как смогу. Не брошу. Не предам.

"… Я всегда-всегда буду рядом, чтобы тебе больше никогда не было одиноко…" — слова, совсем недавно зазвучавшие в моей голове. Они — истина, которой я буду следовать.

— Я не брошу тебя одного, если ты этого сам не захочешь.

Я верю в свою убежденность. Поверь и ты в нее.

Я постараюсь сделать так, чтобы тебе было легче.

— Вместо того, чтобы спорить со мной, расскажи мне побольше о себе, о своей семье, вообще о своей жизни.

— Тебе мало на сегодня откровений?

Я кивнула и улыбнулась. Раз тебе больно, я буду улыбаться за нас двоих. И тогда может твоя боль немного утихнет.

— Ага, я расскажу и ты хлопнешься в обморок от страха. — Он скосил на меня глаза. И я уверена, мне не показались пляшущие в них смешинки. И отсутствие тоски.

— Если такое случиться, думаю, ты меня откачаешь.

— Откачать то откачаю, но ты ведь упадешь. — Он тоже улыбнулся. — И перестанешь обнимать меня.

Кажется, я покраснела.

Перемены были ощутимы. Лицо его словно просветлело, и мне было приятно думать, что эти перемены произошли благодаря моим словам. Я счастлива, что ему лучше.

***

С его стороны

— … Я перестал быть человеком после девяти лет прожитой жизни. Прожитой в роскоши, но не вседозволенности. У меня был строгий распорядок дня, а с семи лет, кроме обязательных пятичасовых занятий фехтования и занятий с учителями, туда добавились с утомительные встречи с различными министрами, секретарями, мэрами и прочими чиновниками. Сидел я всегда в качестве еще одного кресла: немого, в меру глухого, с благообразной миной на лице. Для дяди я был политическим инструментом и решающим аргументом в различных спорах.

В общем, жизнь моя окончательно наскучила мне как раз в девять лет. Школьную и академическую программу я прошел еще в восемь. Учителя называли меня уникальным ребенком, что мне безмерно льстило. На мечах тоже не было мне равных, хотя желающих это исправить было много. Я начал читать императорскую библиотеку и прочитав примерно половину огромного количества книг, забросил.