Цвет страха

Наконец Доминик поняла. Глазом действительно служил лазер, который не сжигал, но был способен заставить крепких мужчин исторгнуть содержимое желудков и, потеряв сознание, повалиться в лужу собственной рвоты.

Догадка поразила женщину, словно удар грома, и в то же мгновение пальцы ее нащупали внушавшую уверенность холодную сталь пистолета.

Она подняла оружие, прицелилась и взвела затвор.

Ее запястье стиснула огромная рука, состоявшая, как показалось Доминик, из металлических сегментов. И все же француженка нажала спусковой крючок.

Пистолет не выстрелил - его затвор был намертво зажат стальной рукой, которая вдруг зажужжала и стала сжимать свои пальцы с непреодолимой силой гидравлического механизма.

Доминик успела высвободить руку за секунду до того, как блестящий ствол пистолета издал явственный скрежет мнущейся стали.

- Mon Dieu!

- Француженка?

- Oui.

- Ненавижу поганых французов!

- Вы не Дьядя Сэм, который любиль весь человечество!

- Я люблю только деньги, - отозвался знакомый голос. Стальная рука выпустила пистолет и схватила женщину за волосы.

- Что вам нужно? - воскликнула Доминик, корчась от боли.

- Хочу задать вам один-единственный вопрос.

- Какой?

- Скажите мне честно и откровенно - за что вы так любите этого шута Льюиса и почему ненавидите моего Монго Мауса?

Глава 17

Первые данные по оценке ущерба, причиненного событиями в Кляксе, вызвали у Президента Франции серьезную озабоченность.

Это были аэрофотоснимки, сделанные с низко летящей "газели", оборудованной камерой с телескопическим объективом.

Фотографии легли на стол Президента, и он спросил:

- Эти люди мертвы?

- Мы не знаем, месье Президент.

- Что за жидкость вытекает из их тел? Кровь?

- Нет. У крови красный цвет.

- Что же это такое?

- Моча либо рвотные массы. Наши эксперты еще не дали определенного ответа.

Глава государства повертел снимки в руках и сказал:

- По-моему, это рвота.

- Может быть, оставим этот вопрос специалистам?

- Моча похожа на воду. А эта жидкость непрозрачная и напоминает кашу.

- Скорее - суп.

Президент пожал плечами.

- Вероятно, солдаты ели суп, а потом их стошнило.

- Специалисты разберутся, - равнодушно повторил секретарь. - Что будем делать?

- Нельзя бросить их там, словно игрушечных солдатиков. Это наши соотечественники! Мне больно видеть их красные береты, валяющиеся в грязи.

- Это асфальт.

- Грязь, асфальт - какая разница! Поруганная честь не разбирает названий.

- Надо как можно скорее все замять, пока американцы не пронюхали и не выразили протест.

- А что, из Вашингтона ничего не поступало?

- Пока нет. Но скоро поступит. Поэтому вам нужно действовать незамедлительно.

- Господи, и зачем я послушался этого паяца? - жалобно произнес Президент.

- О ком вы?

- О министре культуры.

- Не такой уж он и паяц. Министр культуры организовал движение против ненавистных франглицизмов, изгнал...

- Хватит. Довольно. Прикажите Иностранному Легиону взять Бастилию.

- Вы хотите сказать. Кляксу?

- Я хочу, чтобы дело завершилось до того, как позвонит этот паяц со своими жалобами! - раздраженно отозвался Президент.

- Кто? Министр культуры?

- Нет. Президент Соединенных Штатов Америки.

* * *

Когда Жан-Гая Бавара, полковника Иностранного Легиона, спрашивали, что побудило его вступить в ряды самого отчаянного, жестокого, пользующегося самой дурной репутацией воинского подразделения Европы, он не задумывался с ответом:

- О-о, долгая история...

На самом деле и рассказывать было нечего, но этот грубоватый комментарий напрочь отбивал у собеседника охоту к расспросам. Это была давняя, проверенная временем уловка солдат французского Иностранного Легиона, при помощи которой они отбивались от назойливых журналистов и излишне любопытных подружек.

Таким образом, никто и не догадывался, что полковник Бавар записался в Легион из-за неприятностей с пищеварением.

Сыр вызывал у него обильные ветры. Не просто ветры, а на редкость зловонные, свирепые газы. Стоило полковнику проглотить кусочек шевротина или даже просто понюхать бри, как его кишки тут же начинали бурлить и источать миазмы.

Это обстоятельство донельзя смущало Бавара. От него отворачивались одинокие женщины, потерявшиеся дети и голодные псы. Даже мухи, и те избегали полковника, когда он шел, окутанный облаком плодов своих стараний.

У полковника было два выхода: отказаться от сыра либо вступить во французский Иностранный Легион, который привечал всякого, невзирая на причуды и грехи.

В конце концов, как может уважающий себя француз обойтись без сыра? Бавар и не представлял себе, что кто-то живет без бри. А рамболь и камамбер? Не говоря уж о великолепном ла-вашкири?

Полковник служил в Кувейте и Руанде и прочих точках франкоязычного мира. И везде ему сопутствовала удача. Он был награжден бесчисленными медалями за взятие пленных. То, что значительную часть пленных составляли его собственные люди, в счет не шло. Количество захваченных врагов намного превышало число собратьев по оружию, которые немедленно теряли самообладание, стоило лишь им вдохнуть благоухание, распространяемое полковником Жан-Гаем Баваром.