Цвет цивилизации

Позади, на большом расстоянии, кордон аннамитской стражи дополнял этот самодержавный силуэт, – силуэт, рассчитанный, заимствованный, но необходимый из политических соображений в азиатской стране. Потом он удалился в свой салон, охраняемый стражей, где к нему присоединился адмирал д'Орвилье и генерал-аншеф. В открытые окна издали было видно, как они разговаривали между собой без жестов. Тонкинцы с обнаженными саблями стояли вокруг на страже.

Начались танцы и флирт. На мраморных плитах салона, высокого, как храм, гигантские окна которого были открыты навстречу всей свежести, какую только может дать сайгонская ночь, танцевали до зари. В то время, как пары искали уединения за деревьями сада. Светлые платья смешивались с белыми костюмами и мундирами, и праздник блистал, свободный от траура черных европейских фраков. В парке, под ускользающим светом бамбуковых фонарей, медленно двигавшийся круг гуляющих напоминал ночные празднества на картинках Ватто.

Весь Сайгон был там. И хотя это был европейский праздник, праздник завоевателей, торжествующих свою победу в покоренной столице, на него были приглашены и туземцы-мандарины, раболепно служившие Республике в то время, как прежние подданные проклинали их в глубине своих хижин.

Тонг-Док Шолонский беседовал о налогах с Мале, посланник сиамского короля дипломатично уклонялся от расспросов вице-губернатора. В группе капитанов и мичманов m-lle Жанна Нгуэн-Гок, единственная дочь нового Фу, равнодушно позволяла ухаживать за собою.

Хорошенькая и изящная, несмотря на свое азиатское происхождение, но более таинственная и замкнутая, чем статуя древнего Египта, она обладала чистым лбом и холодными глазами, во взгляде которых нельзя было уловить ни одной мысли. И, быть может, ни одного желания не таилось под великолепно вышитым шелком, покрывавшим ее грудь. Ни одного желания, которое было бы понятно для европейца.

Рожденная француженкой и крещенная католичкой, получившая хорошее воспитание в модном монастыре, она умела вальсировать, заниматься флиртом, принимать задумчивый вид, слушая Бетховена. Со своими гибкими руками и тонкими губами она знала все, что знают полудевы в Европе: это ясно сквозило в двусмысленной иронии ее улыбки. Но все это – только верхнее платье: честолюбивое желание – ничуть не скрываемое – найти мужа-европейца, который дал бы ей право гражданства между завоевателями. Туалет, под которым таится азиатская душа, равнодушная и недоверчивая ко всему. Потому что азиатская душа, слишком древняя, кристаллизировавшаяся в своей тысячелетней утонченности, никогда не может ни измениться, ни быть разгаданной. Никакой философ Запада, никакой гениальный психолог не мог бы распознать даже форм, в которые облекались аннамитские грезы дочери Фу Нгуэн-Гок.

…Весь Сайгон был там. Это было удивительное сборище людей честных и нечестных, причем последние были более многочисленны. Ибо французские колонии не что иное, как свалочное место для всей гнили и нечистот, которые извергает из себя метрополия. Там было множество сомнительных личностей, которых уголовный кодекс – слишком редкая сеть – не мог удержать в своих петлях: банкроты, авантюристы, мастера шантажа, ловкие мужья, несколько шпионов. Было множество женщин более чем легкого поведения, предававшихся разврату сотней способов, из которых самым добродетельным был адюльтер.

В этой клоаке изредка встречавшиеся честные люди и стыдливые женщины казались пятном. И хотя этот позор был известен всем, выставлен на показ, афиширован, его принимали, с ним легко мирились. Чистые руки без отвращения пожимали грязные. Вдали от Европы европеец, царь земли, любит утверждать себя по ту сторону законов и морали, надменно попирая их ногой. Потаенная жизнь Парижа или Лондона, быть может, еще более отвратительна, чем сайгонская, но она скрыта под кровом тайны. Это – жизнь с закрытыми ставнями. Колониальные пороки не боятся солнца. К чему осуждать их искренность? Открытые дома – экономия иллюзий и лицемерия.

Доктор Раймонд Мевиль приехал поздно и не танцевал. Он почти не появлялся в салонах, избрав парк в качестве базы для своих романтических операций. В этот вечер он охотился не на удачу: он специально выслеживал Марту Абель и m-me Мале, готовясь действовать против той или другой – смотря кто попадется. Но случай ему не благоприятствовал: в аллее, у которой не было перекрестка, его встретила m-me Ариэтт. Уже четыре раза подряд он пропускал свои еженедельные визиты к ней, и теперь не мог уклониться от объяснений.

M-me Ариэтт, женщина корректная, пользовалась в Сайгоне репутацией неприступности. Измена любовника не могла ее особенно волновать. Прореха в бюджете, получившаяся вследствие этой измены, была для нее более чувствительной.

– Мне кажется, – заговорила она спокойно, – что встреча со мною вам неприятна. Почему? Мы чужды друг другу. Вы мне дали это понять достаточно ясно. И хотя я предпочитала бы более прямое прощание, вы можете быть уверены, что я не стану стараться привлечь вас снова «на мою постель».