Цвет цивилизации

Они поговорили кое о чем. Фьерс сообщил политические новости дня: в них было мало хорошего, с точки зрения д'Орвилье, который продолжал предсказывать катастрофу. Военные упражнения всякого рода следовали на «Баярде» одно за другим, и вся эскадра была охвачена воинственным возбуждением.

– Старческий трепет? – спросил Торраль. Фьерс отвечал нерешительно:

– Я так думал сначала. Теперь я, право, не знаю.

Его удивлял непрекращающийся алармитский шум вокруг, – и, в особенности, сосредоточение английских эскадр во всех океанах земного шара.

– В конце концов, – заключил он, – если б Англия и задумывала напасть на нас, неожиданным это нападение не будет.

– Увы! – вздохнул Торраль.

Он думал о возможной мобилизации и о батарее, которая его ожидала на утесах мыса Св. Иакова под обстрелом неприятеля… Он высказал другое опасение: мятеж туземцев, который он предвидел в случае, если б Мале стал взыскивать слишком энергично свой налог.

При имени Мале Мевиль вздрогнул.

– Кстати, – сказал инженер, прерывая самого себя, – как твои дела в этом доме?

– Никак, – пробормотал Мевиль.

Торраль оглядел его глаза, обведенные синевой, его побледневшие губы и впалые щеки.

– Ты болен?

– Нет.

– Устал во всяком случае, – вмешался Фьерс. – Послушайся меня, воздержись на некоторое время.

Мевиль иронически засмеялся.

– Вот уже неделя, – сказал он, – как я следую по стопам целомудренного Иосифа, – целая неделя!

Торраль сделал гримасу. – Что за черт?! Это все еще продолжается?

– Все еще.

– Что именно? – спросил Фьерс. Торраль начал насмешливо:

– Это вне твоей компетенции, светский человек. Мевиль влюблен. Но его любовь, хотя и упорная, не имеет ничего общего с платонизмом: он добивается обладания своим предметом. Это слишком просто для твоего нового образа мыслей.

Фьерс раздраженно пожал плечами. Он готовился отвечать, но в это время бой-привратник вошел доложить о чем-то господину. Мевиль отослал его с утвердительным жестом.

– Это Лизерон, – сказал он, – сегодня ее день. Бедняжка, она будет разочарована…

Торраль ожидал комедии. Из инстинктивного кокетства Мевиль расправил складки вестона. Фьерс, не думавший ни о чем, кроме своего тенниса, с беспокойством посматривал на часы.

Лизерон вошла улыбающаяся. Она, вероятно, забыла о Фьерсе, или, быть может, инстинктивно стремилась отомстить ему обычной местью обманутых женщин. Но она увидела его, и позабытый гнев вспыхнул в ней с новой силой. Она остановилась, Фьерс смотрел на нее равнодушными глазами. Час тому назад оскорбленная в своей гордости самки, она приняла это равнодушие, как удар кнута по лицу. Побледнев, она подскочила, схватила Фьерса за руку, стащила с шезлонга и поставила лицом к лицу с оторопевшим Мевилем.

– Ты знаешь, я была его любовницей!

Торжествующая, отомстившая, вся трепещущая от волнения, она ожидала катастрофы. Ее примитивный рассудок представлял себе ярость обманутого самца, неизбежный и трагический. Но увы, наследственная цивилизация искоренила в Мевиле без остатка такое первобытное чувство, как ревность. Он не пошевельнулся и отвечал только смехом. Лизерон выпустила руку Фьерса, пораженная до остолбенения, которое внезапно сделало ее немой. Фьерс, как ни в чем не бывало, уселся опять.

– Совершенно верно, – заявил он.

Он искал насмешливого слова, которое пришлось бы кстати, но не нашел его. Мевиль с любопытством поднимал брови, эта сцена интриговала его, как шарада. Фьерс объяснил:

– Повторение трагедии из египетской истории: Потифар, или сорванный плащ…

– Бедняжка, – пожалел Мевиль. – Вздумала же ты родиться в нашем веке!

Они смеялись ей в лицо, оба – нет, все трое. Она точно обезумела. Она повторяла: «я его любовница…» И вдруг ее гнев вырвался наружу, смешанный на этот раз с каким-то страшным негодованием. Она разразилась бранью:

– Подлецы! Вам безразлично, если ваши жены изменяют вам с первым встречным животным? Хорошо же: так я, непотребная женщина, я назову вас вашим именем: вы – грязные тряпки, ничтожества, гниль! Вам дадут пощечину, а вы ее даже и не почувствуете. В ваших жилах не кровь течет, а…

Бранные слова разбивались о броню их иронии. Торраль даже смаковал эти оскорбления, как варварскую дань почета его превосходству: для философа большое удовольствие наблюдать игру голого инстинкта. Торраль смеялся без гнева.

Мевиль флегматично выслушал до конца, потом поднялся и вытолкал женщину вон. Он всего менее чувствовал себя оскорбленным, но он находил неприличным, чтоб любовница осмеливалась говорить с ним иначе, как рабским тоном. Лизерон, возмутившаяся раба, пыталась кричать и защищаться. Но, увидев глаза своего любовника, злые глаза, которые требовали повиновения, она убежала, ударившись о дверь плечом. Мевиль возвратился на свой шезлонг и зевнул.

Один только Фьерс покраснел. Он не произнес ни слова, не пошевельнул пальцем. Но странный стыд ударил ему в голову. Он не нашел в себе силы отнестись презрительно к этому оскорблению снизу. Оно его обожгло, как крепкая водка, как истина, – и он не был уверен в том, что это и в самом деле не была истина.