Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

Архивное исследование началось с обаяния известной фамилии и царапающего беспокойства по поводу отсутствия родственников, которых почему-то не оказалось рядом с Юлией Леонидовной в декабре 1945 года. Ожидаемые печальные предположения, в общем, оправдались, но приведем конкретные сведения, которые предпочтительней общих соображений.

Юлия Леонидовна Оболенская (28.01.1889–16.12.1945) происходит из семьи поместных дворян, не связанной со знатным княжеским родом. Ее отец, Леонид Егорович (1845–1906), – известный в Петербурге писатель, философ, журналист демократического толка, редактор и издатель журнала «Русское богатство». Он читал лекции, писал стихи, критические статьи, под псевдонимом М. Красов публиковал романы.

На одной из фотографий Оболенский снят в группе писателей и авторов «Русского богатства» в 1900 году (Д. Мамин-Сибиряк, П. Боборыкин, С. Венгеров, Н. Кареев и др.). Этот снимок может служить символом уходящего века классической русской литературы, ее коллективным портретом. Леонид Егорович умер, когда его младшей дочери было семнадцать лет, но она бережно хранила письма отца, в которых заботливая родительская интонация имеет непринужденное литературное изложение. Когда Волошин в 1913 году будет хвалить свою гостью за владение стихом и побуждать к серьезному занятию поэзией, она искренне ответит, что не видит в этом ничего особенного, считая, что так может писать «каждый интеллигентный человек». Любопытно, что и старший брат Оболенской, Леонид, обладал этим же навыком интеллигентной стихотворной речи. На обороте фотопортрета, подаренного сестре, он сделает такую надпись:

Немного сонный,
Но благосклонный,
Вполне бонтонный
чинодрал, –
Сестре законной
Сложил, плененный,
Строфой посконной
Мадригал.
Молюсь растущей
В ученой куще:
Душой цветущей
Не забудь!
К радости пущей
Ты, вечно сущей
Думой живущей, –
Со мною будь![8].

Между братом и сестрой родственная привязанность сохранялась до конца его жизни, несмотря на большую – в шестнадцать лет – разницу в возрасте, территориальную отдаленность и не менее существенную разность занятий. Л. Л. Оболенский служил в банке, жил с семьей в Нижнем Новгороде, Перми, занимался общественной и политической деятельностью. Меньшевик, а потом большевик, он руководил финансовыми органами, недолго сотрудничал с Луначарским в Главискусстве, был послом в Польше, а в последний – 1930-й – год своей жизни несколько месяцев возглавлял Эрмитаж. Как писал в одном из писем его сын, Леонид Леонидович младший, «отец ничего не успел продать и ничего переставить. Успел только покрасить Зимний в бирюзовый цвет, каковым он был до того, как его выкрасили в красно-коричневый, цвета запекшейся крови»[9].

Племянник Юлии Леонидовны – самый известный Оболенский ХХ века: актер, режиссер, кинодокументалист, заслуженный артист России. После обучения в Германии стал первым в нашей стране профессиональным звукооператором, снялся более чем в семидесяти фильмах. В его биографии была своя трагическая страница, косвенно проясняющая и печальную судьбу архива Оболенской. Он ушел на фронт, попал в плен и оказался на службе у немцев, за что был осужден в 1943-м и отбывал наказание до 1953-го в магаданских лагерях.

Был еще один – двоюродный (по линии отца) – брат, Валериан Валерианович, более известный под своей партийной кличкой, ставшей и литературным псевдонимом, – Н. Осинский. Видный советский экономист, государственный и партийный деятель, публицист, он был расстрелян по делу Бухарина – Рыкова в 1938 году. О кузене у Юлии Леонидовны нет упоминаний, но даже если они и не общались, этот приговор не мог не быть для нее трагичным. И страшным…

В семнадцать лет оставшись без отца, Оболенская – кажется, не без напряжения – приняла в качестве новых «родственников» братьев Федора и Сергея Радецких. Федор Константинович, товарищ брата, став близким человеком для матери художницы, Екатерины Ивановны, проживал вместе с ними. У Волошина его красноречиво прозвали «Парисом», и некоторая доля иронии в том слышится. Радецкий служил в Министерстве финансов, увлекался фотографией и много снимал в Коктебеле. Его не станет в годы войны.

О восприятии детства и юности Оболенской отчасти можно судить по дневниковой записи в Коктебеле, когда Елизавета Яковлевна Эфрон, «в припадке хиромантического восторга», неожиданно угадала по руке какие-то существенные черты и события, которые поразили точностью: «Жизнь моя складывалась несчастно, я силой воли совершила перелом, который усложнил ее, но не дал мне погибнуть. Детство проходило независимо от внешних событий»[10].

Похоже, «она в семье своей родной казалась девочкой чужой»… В письмах и дневниках это глухо ощущается.

В школе Е. Н. Званцевой. Учителя и ученики