Цвет жизни

Идя по коридору в сторону комнаты для совещаний, чтобы рассказать своей клиентке отличные новости, я оборачиваюсь, проверяя, нет ли кого за мной, и дальше бегу вприпрыжку. Не каждый же день течение в судебном разбирательстве об убийстве поворачивается в твою сторону. И уж точно не каждый день это случается на твоем первом разбирательстве об убийстве. Я представляю себе, как Гарри вызовет меня в свой кабинет и со свойственной ему грубоватой простотой скажет, что я его удивила. Я воображаю, как он разрешит мне отныне заниматься серьезными делами, а мои нынешние обязанности перебросит на Говарда.

Сияя, я вхожу в комнату для совещаний. Говард и Рут поворачиваются ко мне с надеждой в глазах.

— Он отбросил обвинение в убийстве, — говорю я, улыбаясь во весь рот.

— Да-а-а! — Говард машет кулаком в воздухе.

Рут более осторожна.

— Я понимаю, что это хорошая новость… Но насколько хорошая?

— Превосходная, — говорю я. — Убийство, совершенное по неосторожности, — это юридически совсем другой коленкор. В худшем случае — обвинительный приговор — тюремный срок минимальный, но, честно скажу, у нас такие сильные медицинские доказательства, что я буду очень удивлена, если присяжные вас не оправдают…

Рут бросается мне на шею.

— Спасибо!

— Подумайте только, — говорю я, — уже к концу недели все это может закончиться. Завтра на суде я скажу, что защита закончила представление доказательств, и если жюри вернутся с решением так быстро, как я думаю…

— Погодите, — прерывает меня Рут, — что?

Я отступаю на шаг.

— Мы создали обоснованное сомнение. Это все, что нам нужно, чтобы выиграть.

— Но я не давала показаний, — говорит Рут.

— Я не думаю, что вам стоит идти на эту трибуну. Сейчас дела идут очень хорошо для нас. Если последнее, что запомнили присяжные, — это попытка психа Терка Бауэра напасть на меня, то, считайте, они вас уже поддерживают.

Она стоит очень-очень прямо.

— Вы обещали…

— Я обещала, что сделаю все возможное, чтобы оправдать вас, и сделала.

Рут качает головой:

— Вы обещали, что я смогу выступить.

— Но вся прелесть в том, что вам и не нужно выступать, — указываю я. — Жюри вынесет оправдательный приговор, и вы сможете вернуться на работу. Вам придется делать вид, что ничего этого не было.

Голос у Рут мягкий, но уверенный.

— Вы думаете, я смогу притворяться, что ничего этого не было? — спрашивает она. — Я вижу это каждый день, везде, куда ни пойду. Вы думаете, я могу просто явиться туда и продолжить работать? Думаете, я когда-нибудь перестану быть черной медсестрой, от которой были неприятности?

— Рут, — говорю я недоверчиво, — я на девяносто девять процентов уверена, что присяжные посчитают вас невиновной. Чего еще вы хотите?

Она наклоняет голову:

— Вы до сих пор не понимаете?

Я знаю, что она имеет в виду.

А именно, все то, о чем я отказалась говорить в суде: каково это — знать, что ты являешься мишенью из-за цвета своей кожи. Самоотверженно трудиться, быть безупречным работником и, несмотря на это, стать жертвой предрассудков.

Да, я говорила, что у нее будет возможность рассказать присяжным свою версию случившегося. Но какой в этом смысл, если мы уже дали им крючок, на который они могут вывесить освобождение от обвинения?

— Подумайте об Эдисоне, — призываю я.

— Я думаю о сыне! — вскипает Рут. — Я думаю о том, кем он будет считать мать, которая не может за себя постоять. — Она прищуривается. — Я знаю, как работает закон, Кеннеди. Я знаю, что государство несет бремя доказывания. Еще я знаю, что вы должны пустить меня на свидетельскую трибуну, если я прошу об этом. Поэтому, я думаю, вопрос стоит так: вы собираетесь выполнить свои обязанности или станете очередным белым, который меня обманул?

Я поворачиваюсь к Говарду, который наблюдает за нашей перепалкой, как будто тут финал открытого чемпионата США по теннису среди женщин.

— Говард, — говорю я ровным голосом, — не мог бы ты выйти на минуту, чтобы я могла поговорить с клиентом наедине?

Он задирает подбородок и выскальзывает за дверь. Я поворачиваюсь к Рут:

— Какого черта? Сейчас не время отстаивать принципы. Вы должны довериться мне. Если вы сейчас выйдете и начнете говорить о расах, то собьете присяжных с выгодных нам мыслей. Вы будете говорить о проблемах, которые им неудобны. К тому же вы расстроены и злитесь, что прекрасно видно, и это еще больше оттолкнет их от вас. Я уже сказала все, что присяжные должны услышать.

— Кроме правды, — говорит Рут.

— О чем вы?

— Я пыталась реанимировать ребенка. Я говорила вам, что не трогала его. Я так всем сказала. Но это неправда.

У меня внутри все переворачивается.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше?