Цвет жизни

— У меня пятнадцатилетняя дочь, — говорит Одетт. В этих словах и сообщение, и объяснение одновременно. Затем она поворачивается к Кеннеди. — Хорошая речь, адвокат. — И уходит.

— Теперь что? — спрашиваю я.

Кеннеди делает глубокий вдох.

— Теперь, — говорит она, — мы ждем.

Но сначала нам нужно разобраться с прессой. Говард и Кеннеди разрабатывают план, как вытащить меня из здания суда без контакта со СМИ.

— Если нам все же не удастся от них уйти, — наставляет меня Кеннеди, — правильный ответ на все вопросы: «Без комментариев». Мы ждем решение жюри. Точка.

Я киваю.

— Мне кажется, вы не понимаете, Рут. Они жаждут крови, они насядут на вас и доведут до взрыва, чтобы записать это на видео. В следующие несколько минут, пока вы не покинете это здание, вы становитесь слепой, глухой и немой, это понятно?

— Да, — отвечаю я.

Мое сердце стучит, как барабан, когда мы протискиваемся через двойную дверь зала суда. Мгновенно все вокруг озаряется вспышками фотоаппаратов, мне в лицо тычут микрофоны. Говард вмешивается, отталкивает журналистов, и Кеннеди стремительно проводит нас через этот цирк: репортеры-акробаты, готовые залезть друг другу на голову, чтобы поднести микрофон поближе; клоуны, выступающие со своим номером, — Бауэры, занятые интервью с консервативным новостным каналом; и я, пытающаяся пройти по канату, не упав.

С противоположной стороны к нам приближается Уоллес Мерси. Он и его сторонники, сцепившись локтями, формируют живую стену, и это означает, что нам придется идти на штурм. Уоллес и какая-то женщина стоят в середине. Пока я на них смотрю, они делают шаг вперед, увлекая за собой остальных. На женщине розовый шерстяной костюм. Ее коротко остриженные волосы выкрашены в ярко-красный цвет. Она прямая, как стрела, и крепко держится за Уоллеса.

Я смотрю на Кеннеди: что делать?

Но ответ оказывается неожиданным. Уоллес и женщины идут не на нас. Они сворачивают к дальней стороне коридора, где Терк Бауэр беседует с корреспондентом. Его жена и тесть стоят рядом.

— Бриттани, — говорит женщина, и ее глаза наполнились слезами. — Господи, вы только посмотрите, какая она красавица!

Прямо перед объективом камеры она тянет к Бриттани Бауэр руку. Но мы не в зале судьи Тандера, здесь она может говорить и делать все, что заблагорассудится. Рука женщины, словно при замедленной съемке, приближается к жене Терка Бауэра, и я еще до того, как это произошло, знала, что Бриттани Бауэр оттолкнет ее.

— Отвали от меня!

Уоллес Мерси выходит вперед:

— Я думаю, вы захотите с ней познакомиться, госпожа Бауэр.

— Нам не нужно знакомиться, Уоллес, — бормочет женщина в розовом. — Мы познакомились двадцать шесть лет назад, когда я родила ее. Брит, милая, ты же помнишь меня, правда?

Лицо Бриттани Бауэр наливается кровью — от стыда или от гнева, а может, от того и другого разом.

— Ложь! Ты отвратительная лгунья! — Она бьет женщину кулаком, и та падает, даже не пытаясь удержаться на ногах.

Окружающие бросаются оттаскивать Бриттани и поднимать женщину. Я слышу разговоры: «Помогите ей! Ты это заснял?»

Затем раздается чей-то крик:

— Стой!

Голос глубокий, мощный, властный, и Брит застывает. Потом оборачивается и дикими глазами смотрит на отца:

— Ты позволишь этой негритоске говорить такие вещи обо мне? О нас?

Но он смотрит не на дочь. Его широко раскрытые глаза на пепельно-сером лице уставились на женщину. Носовой платок Уоллеса Мерси прижат к ее кровоточащей губе.

— Привет, Адель, — говорит он.

— Такого я не ожидала, — шепчу я, взглянув на Кеннеди.

И тут же понимаю, что она этого ожидала.

Терк

Камеры снимают и снимают, а в зале разверзается сущий ад. В какую-то минуту Брит и Фрэнсис стоят рядом со мной, слушая, как я говорю кому-то из правой радиостанции, что мы только начали сражаться, после чего мои слова становятся буквальными. Какая-то черная подходит к Брит и трогает ее за руку. Естественно, Брит дергается, и тут эта баба выдает наглую ложь, будто Бриттани Бауэр, принцесса движения «Власть белых», на самом деле наполовину черная.

Я смотрю на Фрэнсиса — так же, как смотрел на него на протяжении многих лет. Он научил меня всему, что я знаю о ненависти; я пошел бы с ним на войну — да уже, по сути, пошел. Я отступаю на шаг, предвкушая, как Фрэнсис ударится в свою знаменитую риторику и поставит на место эту сучку — оппортунистку, вздумавшую урвать свои пятнадцать минут славы. Фрэнсис, однако, этого не делает.

Он называет имя матери Бриттани.

Я мало что знаю об Адель, потому что Брит о ней ничего не знает. Только ее имя и то, что она наставила Фрэнсису рога с черным чуваком, из-за чего он так разъярился, что предъявил ей ультиматум: или она оставит ему ребенка и навсегда исчезнет из их жизни, или умрет во сне.

Та благоразумно выбрала первое, и это было все, что о ней следовало знать.

Но я смотрю на длинные темные волосы Брит.

Мы видим то, что нам велят видеть.

Она поднимает глаза на меня и на Фрэнсиса.

— Папа?