Цвета дня

Она попыталась удержать его руку. Он, впрочем, не стал настаивать. Но и она тоже. Все равно они предавались греху: лучше уж воспользоваться этим. И они снова совершили вместе кругосветное путешествие, а когда вернулись, их глаза еще долго ничего не видели от нестерпимого света.

– Поешь винограда.

Он думал о том, что он мог бы привезти ей из Африки и со Среднего Востока, где он прошел войну; впрочем, тогда он думал об этом всякий раз, когда видел, как какой-нибудь солдат покупает подарок, но он всегда считал, что его убьют до того, как он повстречается с ней, и ничего не приготовил, ему не хватило доверия к жизни. Она взяла гроздь, но у нее не было сил ни съесть ее, ни отложить, и она осталась лежать, не двигаясь, с гроздью в руке; он тоже очень устал – непросто сделать мир лучше, построить мир на двоих – и время от времени касался ее носа, или ее подбородка, или ее волос и смотрел на нее почти благоговейно, как дикарь, впервые видящий самолет.

– Давай встанем, Жак. Выйдем на улицу.

– Хорошо, – одобрил он энергично.

Они обнялись чуть сильнее, чтобы придать друг другу смелости.

– Взгляни на это солнце…

Он посмотрел на солнце, которое было третьим в окне. До чего же оно может быть надоедливым, подумал он. Хотелось дать понять ему знаками, чтобы оно убралось восвояси. Он откинул немного покрывало, долго в упор смотрел на ее грудь и наконец расхохотался.

– Наверняка ты знаешь, что это такое? – спросил он. – Это декаданс, знаешь, тот пресловутый декаданс. Французские сумерки, как они говорят. Very shocking, very french. They don't work enough, you see. They just make love all the time. [20]Ага, вот вы и попались, вы еще здесь, под своими оливковыми деревьями, строите из себя французов… Если бы они только знали, как они мне осточертели, – проговорил он с неподдельной нежностью. – Виноградники и оливковые деревья, и Средиземноморье, и чеснок, и, вдобавок, любовь – такое вам не прощают. Это декаданс, понимаешь? Шайка мерзавцев, – произнес он без всякой злобы, потому что на самом деле очень устал. – Все, что есть свободного в мире, здесь, с нами. Все, что не является пуританским, здесь, счастливое и улыбающееся. Остальные… Я даже не понимаю, что они хотят защищать.

– Я не хочу ничего защищать, – решительно сказала Энн. – Не сейчас.