Цвета дня

— Робер Колькана, — говорил Ренье. — В сороковом ему было шестнадцать с половиной. Он надевает свой костюм бойскаута, пересекает в лодке Ла-Манш. Хочет сражаться за честь и свободу: бойскаут, говорю я вам. Де Голль определяет его в лицей. В сорок третьим он вступает в дивизию «Лотарингия» и гибнет, пытаясь увести свой поврежденный самолет от поля, на котором играли в футбол мальчишки.

— Постыдились бы, — говорил Ла Марн. — Вас ведь слушают. Будьте мужиком, говорите о траханье. Я куплю вам словарь арго.

— Чем раньше, тем лучше.

— Это правда, что вы сбрасывали бомбы на Францию?

— Правда.

— Зачем?

— Затем, чтобы не убивать французов.

— Вы никогда не убивали французов?

— Никогда. Даже во сне.

— Нужно все-таки время от времени давать себе волю, — говорил Ла Марн. — Что испытываешь, когда сбрасываешь бомбы на Фракцию?

— Эффект Кармен.

— Не понимаю.

— Спойте Кармен, тогда поймете.

Ла Марн прикладывал руку к сердцу и начинал выводить, хоть и очень фальшиво, но с чувством:

Любовь — дитя, дитя свободы,
Она законов всех сильней,
Меня не любишь ты, зато тебя люблю я.
Так берегись любви моей!

— Вот что испытываешь, когда сбрасываешь бомбы на Францию, — говорил Ренье.

Но теперь они были у Педро и ждали карнавального шествия или чего-то еще, Бог знает чего; да они об этом совершенно и не думали, они не думали ни о чем таком и смотрели из окна кафе на толпу людей, которые несли свои лица как усталые лозунги. Английские туристы в углу жадно участвовали в карнавальных увеселениях. Но и тут тоже они оставались островитянами. Сидя кружочком в своем углу, они со смущенным видом бросались время от времени серпантином и горстями конфетти, со своего рода автоматизмом, в котором не было и следа удовольствия и непосредственности. За их столиком — в белой фуражке и со значком на отвороте — сидел гид, не уделяя им ни малейшего внимания, с полным безразличием профессионала, привыкшего к страданиям других. Ренье подумал о целых жизнях добровольного внутреннего заточения, которые потребовались для того, чтобы дойти до такой степени фригидности. А между тем он видел, как они, в своих белых свитерах и с шарфами на шеях, уходили на рассвете на свидания, туда, где действительно требовалось умение отдаваться полностью, видел, как порой их самолеты вспыхивали в небе рядом с ним, как мгновенные солнца, — и это было еще одним проявлением любви и способом ухаживания.

— О чем вы думаете? — спросил с подозрением Ла Марн, поймав дружелюбный взгляд Ренье, наблюдавшего за группкой.

— Гай Гибсон, — проговорил Ренье. — Пэдди Файнакейн, «Моряк» Мэлейн, Мушотт, Дюперрье, Зирнхельд.

— Я куплю вам словарь арго, — сказал Ла Марн. — Твердо стоять ногами на земле, вот о чем я говорю.

— На четвереньках — еще вернее.

— Ну ладно, — сказал Ла Марн. — Немного выдержки. Педро, у тебя не найдется словаря арго?

— Нет, но у меня есть телефонный справочник.

— Де Месмон, Рокэр, Ле Калвез, Сент-Перез, Ла Пойп, Альбер, Эдзанно.

— Держите себя в руках, черт возьми, — взмолился Ла Марн. — Застегнитесь на все пуговицы. Одерните юбки. Немного стыдливости. Здесь дама. — Он галантно повернулся к девице: — Извините его, мадемуазель. Он не умеет жить. Свинья.

— Ну и расшумелись эти двое, — сказала девица.

Педро наблюдал за ними своими серьезными печальными глазами.

— Зачем вы туда едете? — спросил он.

— Это не я, это он, — стал защищаться Ла Марн. — Я отправляюсь туда не по убеждениям. Я отправляюсь туда по дружбе. Я не верю в идеи.

— Зачем это тебе нужно, Ренье?

— Зачем мне нужно — что?

— Корея.

— Франция, — уточнил Ренье.

— Прошу вас, — молил Ла Марн. — Не надо таких слов. Нельзя употреблять такие слова. Это слишком грубо. Вы заставляете меня краснеть… Здесь дама. Простите его, мадемуазель.

— О! Я, знаете ли.

— Франция, — сказал Педро, — ты даже забыл уже, что это такое.

— Это кровь, которую отдают за что-то иное, а не за Францию. Ла Марн не на шутку разозлился.

— Еще одно такое слово — и кому-то не поздоровится, — объявил он. — Первый, кто еще раз произнесет «Франция», получит в морду. Я не хочу больше слышать это, ясно? Я джентльмен, черт возьми. Говорите о траханье и будьте вежливы.

— Да вы что! — запротестовала девица.

— Я говорю не о вас, — сказал Ла Марн. — Я говорю вообще.

— Ирлеманн, Бекар, Флюри Эрар, де Тюизи, — пошел в наступление Ренье.

— Бельмонте, Манолете, Луис Домииген, — прокричал Ла Марн.

— Они будут участвовать в корриде на аренах Симьеза, — сказала девица.

— Жаль, что она проститутка, — буркнул Ла Марн.

— Да вы что! — завопила девица. — Выбирайте выражения.

— Извините меня, мадемуазель, — испугался Ла Марн. — Я говорил о человеческой расе. Я не имел в виду вас, поверьте мне.

— Тогда ладно, — сказала девица.

— Все же мне не по себе оттого, что вы направляетесь в Корею, — сказал Педро.

— Морис Гуэдж, Букийяр, Морле, Лоран, — сказал Ренье.

— Да ладно уж, — проговорил Ла Марн. — Почему не Сид Кампеадор?

— Почему бы и нет?

— Они как раз устроят корриду на аренах Симьеза, — сказала девица.