Цвета дня

Вилли пристально взглянул на него. На какой-то миг он засомневался, а существует ли вообще Бебдерн, не является ли он плодом его воображения. От этого ему сделалось легче. У прихлебателя был такой вид, будто он сошел с comic-strip,[26] — и раз он существует, подумал Вилли с надеждой, то у него самого есть шанс туда вернуться. Внезапно у него мелькнуло подозрение, и он принялся внимательно изучать Бебдерна. Это наверняка не он — не тот размах, — но, возможно, кто-то из его банды.

— Вы не знакомы с неким Сопрано? — спросил он.

— Нет, — сказал Бебдерн, но, быть может, он скрывал свою игру. — У меня для вас хорошие новости, Вилли. Наши влюбленные много гуляют по лесу. Впрочем, это очень красивая дорога над деревней, ведущая к итальянской границе. Если хотите, я вас туда отведу, и вы сможете их увидеть, а они об этом и знать не будут. А?

— Идите наберите в ванну воды.

— Так вы даете добро на конкурс красоты?

— Раз уж вы так мило об этом просите, взяв меня за горло…

Он опустошил бутылку шампанского. Он торопился. Нужно было как можно быстрее выйти из реального мира. Высунуть нос наружу. Перейти на ту сторону. К Плуто, Чарли Чаплину, Майти Маусу, братьям Маркс. Укрыться на comic-strip. Очутиться в том чудесном мире, где можно упасть с луны на землю и встать без единой шишки. Достаточно было нескольких прихлебателей, согласных прийти поиграть с вами.

— Бебдерн! — заорал он.

Одного только Гарантье было недостаточно. Это был не партнер, а, скорее, деталь декорации. Странная, барочная нота, которая творила с серым цветом то, что Ван Гог делал с желтым. В самом крайнем случае он мог изобразить вокруг вас силуэт эксцентричного профессора, со своим собственным языком, навязчивыми идеями, японской прядью, как бы бесплотным присутствием. Но это все.

— Она не может так с нами поступить, — сказал Вилли. — Нет, нет и нет!

— Ни в чем нельзя быть уверенным, — сказал Гарантье, — даже в самом худшем. A priori, казалось бы, женщина, так пылко мечтающая о любви, не может довольствоваться любовью. Спросите у какого-нибудь старого коммуниста, что он думает о коммунистических режимах, тех, что стоят на земле. Между любовью и потребностью любви нет общей меры.

— У меня нет времени ждать, пока она разочаруется, — сказал Вилли.

Он налил себе еще шампанского. Он и вправду спешил. Он так хотел пойти укрыться в конуре Плуто и спать в его объятиях, что у него даже выступили слезы на глазах.

— Бебдерн!

Великий импровизатор просунул голову в приоткрытую дверь. Он шел на помощь.

— Что вам от меня нужно? Я занят.

— Что вы делаете?

— Надеваю ваши кальсоны. Я пытаюсь влезть в ваши кальсоны. Кто знает, всякое может случиться. Вы позволите?

Он исчез.

— Проклятье, — сказал Вилли, — этот тип в духе персонажа, что, очевидно, встречается в пьяных видениях.

— Одевайтесь, Вилли, — сказал Бебдерн, вновь просунув голову. — Мы идем на наш конкурс красоты. И не смотрите вы постоянно на телефон, а не то выведете его из строя.

Вилли стащил с ноги туфлю и запустил ею ему в голову.

— Это чернильница, которую нужно воспринимать как Лютер, — сказал, вновь появившись, Бебдерн, — без этого читатели не поймут.

— Если бы я верил в дьявола, — завопил Вилли с надеждой, — я хотя бы знал, с кем имею дело!

— Только не нужно считать их глупее, чем они есть, — сказал Бебдерн, появившись и вновь исчезнув.

Вилли почувствовал себя лучше. Он распечатал другую бутылку шампанского, чтобы обзавестись уважительной причиной: на хлопок пробки немедленно прибежал Бебдерн — длиннополое его пальто мело ковер, — выпил один за другим три бокала шампанского и умчался.

— Я знаю, кого он напоминает, — сказал Вилли. — Граучо Маркса. По-моему, он нарочно ему подражает. Бебдерн! Ты подражаешь братьям Маркс, так?

Бебдерн высунул голову из-за двери.

— Мне это пришло в голову раньше, чем им, — сказал он с обиженным видом. — И я ведь не делаю этого на экране. Я действительно отдаюсь этому полностью!

— Когда тебе это пришло в голову? — спросил Вилли, входя в роль господина Лойолы.

— Это придумал мой отец после первых погромов, — сказал Бебдерн. — Когда впервые у него на глазах один казацкий командир изнасиловал его жену и когда тот кончил и казаки отпустили отца, он подошел к командиру и спросил его: «Вы что, не могли сначала спросить у меня, вы, офицер?»

— В жизни нужно защищаться, — сказал Вилли одобрительно. — Нельзя давать помыкать собой.

— А что вы хотите, — сказал Бебдерн, — либо у вас есть чувствительность, либо нет.

Вилли не очень любил реплики a parte, но эта ни к чему не обязывала.

Гарантье слушал их, улыбаясь. Двадцать пять лет назад он вел бы себя так же, как они, но теперь он больше не верил крику, он даже не верил больше голосу. Он на дух не переносил Мольера, фарс, насмешку, клоунов, мешавших миру исполниться в сером цвете и отстраненности. Что не мешало ему пить, даже напротив.