Цвета надежды

Руфь тяжело вздохнула:

— Давай не будем об этом. Я уже сказала: это нелепая идея.

— Я серьезно, мам. Правда. — Джози повысила голос. — Я собираюсь забрать документы из школы и поступить в художественное училище. Я хочу заниматься живописью. С детства только об этом и мечтаю.

Руфь, теряя терпение, набрала в легкие побольше воздуха:

— Ты даже не представляешь, как тяжело художнику заработать на жизнь. Я ведь сто раз тебе это говорила.

— Ты бы так не говорила, если б видела мои работы.

— Я категорически запрещаю тебе бросать школу до получения аттестата. Это не подлежит обсуждению. — Руфь тоже повысила голос: — Если бы мои родители позволили мне бросить школу…

— Речь сейчас идет обо мне, — сердито заметила Джози. — Мне не нужен аттестат. Я хочу стать художником.

— Как ты будешь жить, когда уйдешь из дома, это твое дело, — холодно сказала Руфь. — Но, пока ты на моем попечении, Джозефина, школу бросать я не разрешаю.

— Пошла ты к черту! — крикнула Джози.

Она вылетела из кухни и задела босой ступней подставку с одной из китайских фарфоровых ваз, стоявших по обе стороны лестницы на второй этаж. Ваза опрокинулась и покатилась по широким сосновым половицам. От ее горлышка отлетел треугольный черепок.

— Джози! — Разъяренная Руфь подняла осколок. — Проклятие. Неужели нельзя поосторожней?

Она и сама удивилась тому, что так рассвирепела. В конце концов, вазу можно склеить. И вспылила она не только от досады на дочь, с которой перестала находить общий язык. Причина лежала гораздо глубже. Разбитая ваза символизировала раскол в семье, опасность которого она смутно сознавала. Ей было ясно, что это — очередная прореха в полотне их семейной жизни.

Джози зашагала прочь, оставив реплику матери без ответа. Руфь выскочила в холл. Девочка была уже на середине лестницы.

— Джозефина!

Джози остановилась, держа прямо спину с агрессивно выпирающими лопатками.

— Что?

— По крайней мере ты могла бы извиниться.

— Изви-ни, ма-ма, — дерзким голосом пропела девочка.

Руфь с неожиданной для себя прытью взбежала по лестнице, схватила дочь за плечо и встряхнула ее.

— Как ты смеешь… — Джози отвела взгляд. — Как ты смеешь так разговаривать со мной, после того как разбила принадлежащую мне вещь!

Девочка презрительно усмехнулась:

— Вот-вот, такая уж у нас семейка. Вещи здесь значат больше, чем люди.

— Ты мелешь чушь.

— Разве?

В глазах Джози застыла враждебность. И что-то еще. Может быть, неуверенность. Или даже страх. Руфь устраивало и то и другое. Страх, пожалуй, больше. Она собралась возразить, но передумала. Выросшая между ними невидимая стена вдруг показалась ей непреодолимым препятствием.

— Это не просто вещь, — устало произнесла она. — Мой прапрадедушка Картер привез ее из Китая.

— Я же извинилась.

В холл вышел Пол с газетой в руке и сквозь очки воззрился на жену и дочь.

— Джозефина, — обратился он к дочери, — не груби матери. Дело не в вазе, как ты понимаешь. Ты нарушаешь покой в доме.

— Покой? — усмехнулась девочка.

— Да, покой. А теперь извинись перед мамой.

Джози пробормотала извинения и удалилась к себе.

Руфь не ожидала, что муж окажет ей поддержку, и была ему глубоко благодарна. В последнее время ей чаще приходилось полагаться только на собственные силы.

— Спасибо, дорогой. — Она положила ладонь ему на плечо.

Он глянул на нее и рассеянно потрепал по руке.

— Думаешь, мне надо бросить работу? — спросила она. — Может, я переоценила свои возможности?

— Не глупи, Руфь. Ты же с ума сойдешь. Давно ушло то время, когда они действительно нуждались в тебе.

— Я тоже так думаю, но…

— К тому же без твоего заработка в семейном бюджете образуется заметная брешь. А мы уже привыкли к этим деньгам.

— Значит, думаешь, не надо бросать?

— Как и во многих других вопросах, касающихся жизни семьи, решай сама.

— Порой я жалею, что ты не можешь топнуть ногой.

— Ага, а ты в отместку так прижмешь меня, что я потом до конца жизни буду ковылять на костылях. — Пол скорчил гримасу. — И потом, думаешь, ты сможешь снова стать для них милой мамочкой?

На пикниках Тротмэна всегда бывало богатое угощение, и прием на День Труда не стал исключением. На двух жаровнях подрумянивались куски баранины, столы, украшенные цветами, ломились от закусок — крабов, омаров, суши и маисовых лепешек.

Это был один из тех редких деньков в штате Мэн, когда воздух прогревался до тридцати пяти градусов и люди, обливаясь потом, изнывали от жары. Пикник у Тротмэна завершал летний сезон. На следующий день дачники разъезжались к себе в Нью-Йорк, Бостон и Филадельфию. Начинался учебный год.

Разморенные гости лениво бродили по саду, на который хозяин не жалел средств. Казалось, даже камни были разбросаны между подстриженными кустами строго в соответствии с проектом нанятого Тротмэнами всемирно известного дизайнера. Руфь стояла на новом причале — кажется, из гондурасского красного дерева? Или, может, из перуанского? — и думала, что дикие заросли вокруг собственного коттеджа ей нравятся гораздо больше.

— Руфь, а я тебя ищу!