Цветение

Хотела было сказать о своих догадках по поводу нелинейности времени, но не могла заставить его переживать еще больше.

— Ты прав. Не стоит тянуть. Мне необходимо довести до автоматизма простое перемещение, перед тем выходить за границу. Думаю, пройдут годы, прежде, чем я стану уверена в этом навыке.

— Аль, я дал слово, — у брата был сухой обреченный голос. — У тебя нет столько времени. У тебя и полугода нет.

Я молча свернулась калачиком, укладывая все еще влажную голову ему на колено.

Аск ценил и держал свое слово. Для него официальное устное обещание было сродни заверенного юристом документа. Поэтому не стоило надеяться, что он передумает.

Но мне правда не хватало времени. И снова стало страшно. Выходить за пределы мира, в Пограничье, это совершенно иной уровень. Я же могла не вернуться. Шанс такого исхода при всем желании незначительным не назовешь.

— Ясь, что если я не вернусь? — решилась я произнести это вслух.

— Ты говорила, что с легкостью найдешь путь домой.

Брат явно не сомневался в моих способностях. Что неудивительно. Все же я его обучала и старалась вести себя наиболее уверенно. Поэтому он невольно воспринимал меня, как более опытную наставницу. Хотя и не отказывал себе в том, чтобы понянчиться.

— До всеведения мне далеко. Могу и ошибаться.

Похоже, он никак не ожидал от меня услышать подобное. Потому что со смешанными чувствами крепко сжал в объятиях.

— Аль, прошу тебя, я чуть не рехнулся за эти несколько дней. Сделай хоть что-то. Ты можешь создать свой собственный Якорь или что-то подобное?

С одной стороны, он прав. Аск дал слово и держал его, как бы мучительны для него самого ни были условия. Потому что если что-то и ценить в изменчивом мироздании, то почему не собственные обещания? С другой стороны, для моего свободолюбивого характера его собственные правила оказались сдерживающими оковами.

Похоже, у нас обоих были совершенно различные взгляды на жизнь и персональные пути развития. Но собственные обещания я ценила не меньше брата. Просто старалась их не давать или оставлять лазейку. Черный ход — тоже выход. Да, я — лицемерка.

Оставалось только пообещать, что приложу все силы. Это и без того было правдой.

Аск лишь крепче обнял меня и сказал, что будет приходить в гости, несмотря на загруженный график.

*

Следующим утром меня потащили на очередной семейный прием к психотерапевту. Глаза б мои не видели докторов-мозголомов. В качестве глаз пациента, конечно же. Тем более, несмотря на вчерашнее приглашение Аска на ужин, родителей я все еще не простила. У меня тоже были и принципы, и гордость. И как минимум хотелось человеческого отношения.

Отца все же прорвало на сеансе:

— Что мы должны были сделать!? Потребовать назад деньги? Как бы это по-твоему выглядело?

— Наверное, не очень красиво, — натянуто улыбнулась я.

— Ты все понимаешь, но продолжаешь строить из себя обиженную, — процедил он сквозь зубы.

Лизавета Калашникова просила чаще говорить и общаться. Сообщать друг другу, если что-то не так.

Отец замечал, как мои неуклюжие попытки манипуляции, так и намеки на их собственные ошибки, но продолжал игнорировать.

Самое обидное, что я понятия не имела, о чем он думал. Что им двигало, когда он обнимал меня с извинениями или говорил, что мне следует делать и чего не делать. Больше похоже, что это он мною манипулировал.

— Со стороны Белки, — подняла я брови.

— Хельги, — поправила меня доктор.

— Крайне важное замечание с Вашей стороны, — тем же тоном поправила ее я, и продолжила, обращаясь к родителям: — Так вот, ответьте пожалуйста, как ваш поступок выглядел со стороны окружающих или с моей стороны?

Отец поджал губы.

— Может, Вы предложите свой вариант? — спросила я у доктора. Она наверняка знала, как должно выглядеть нормальное поведение родителей в подобных случаях.

— Паром ушел. Поздно требовать деньги обратно, — ответил отец.

На свой вопрос я ответа так и не получила. Словно они даже вслух не могли признать: мы первым делом кинулись защищать права чужого человека и теперь ничего не хотим исправлять. Спасибо, хоть не били. На регулярной основе. Хотя по моему опыту избиение — это не так неприятно, как моральное унижение.

— Значит, что вы опоздали на свой рейс, — пожала я плечами. — Какие ко мне теперь претензии?

В этот раз лбом уперлась я. Если эти люди не ценили того, что имели, то зачем оно им надо? Мол, пусть лежит себе, авось пригодится? Так речь о человеке, а не о вещи.

Мы снова зашли в тупик. Потому что у меня был собственный смутный опыт: как быть чьим-то ребенком, как быть отцом или матерью. И мне прекрасно были видны все их критические огрехи и пренебрежение.

Время от времени вспоминать и делать вид, что любишь, обнимая и целуя в щеку — это не отношение к собственному ребенку. Забота — это не напоминать время от времени «купи себе что-то за наши деньги», а воспитание — не синоним одной лишь критики.

Отец хотел что-то мне ответить, но мама крепко сжала его руку. Даже я заметила, с какой силой она вцепилась в его запястье.