Цветины луга

— Что-о-о-о?! — взбеленились женщины.

Мара так и застыла с широко открытыми глазами, а звеньевая Милка вся зарделась, даже ее маленький носик покраснел, как помидор.

— Да они в своем уме, эти люди? — только и вымолвила, холодея от страха.

А Игна молчала. Она тихо сидела позади всех в углу. Дянко посмотрел на нее, смиренно скрестившую руки на груди, всем своим видом словно говорившую, что для нее уже все кончено, и острая боль резанула его по сердцу.

— Сады мы вам, говорят, уступили, но вместо них хотим взять кладбище!

«Так вот почему приезжал инженер!» — с облегчением вздохнула Мара. А она уже готова была бог знает что подумать. Ее охватило странное безразличие, все происходившее как-то вдруг потеряло для нее всякий интерес. Но тут заговорили об инженере, и она неожиданно спросила:

— А он что? Каково его мнение по этому вопросу?

— Этого инженерика надо было тогда прихлопнуть, так ничего бы и не было! Так ведь, Игна? — ввязалась в разговор жена Тучи, которая была грозна на словах, а на деле любила загребать жар чужими руками.

— Он-то здесь при чем? — оборвал Тучиху председатель. — Ему приказывают — он должен исполнять! Как и я! — оправдывал он инженера, не зная, что это по душе учительнице, что своей объективностью он еще больше вырастает в ее глазах.

— А если ему прикажут снести, стереть с лица земли село?! У него что, нет своего ума? Какой же он тогда главный инженер?! Для чего он там сидит? Не мог заартачиться, встать на дыбы: «Как хотите, но я не согласен уничтожать село!» Смотришь, и в верхах бы опамятовались. Только ему-то что! Ловкач, карьерист! За медаль не то что нас, отца родного продаст!

Со всех сторон на голову инженера сыпались слова презрения, и Мара чувствовала, как испаряется, тает чувство симпатии к нему, которое еще теплилось в ее душе.

— Инженер говорит, что им нужен участок рядом с заводом, а его нет. Солнышко дал указание. А если он сказал… вы же знаете! Кладбище уже обносят проволокой, не спросив нашего согласия!

— До мертвых добрались! Этот завод кости дедов и отцов наших готов сожрать! — кричала жена бывшего председателя, вся красная от гнева.

Она отличалась от своего мужа тем, что тревоги села ее мало волновали. Любила наряжаться, следила за модой, за порядком в доме, любила принимать гостей. Часто ездила в город, привозя оттуда то платье модного фасона, то новую прическу, то какой-нибудь новый обычай. Орешчане недолюбливали ее, держались в стороне. Но сегодня в ее голосе звучала искренняя боль.

— Пришли бы, сказали людям. Дали бы с мертвыми проститься! Ведь у каждого там лежит кто-то! — не унималась Тучиха, у которой, кстати, на этом кладбище никого не было.

— Они этого как раз и боятся. Хватит с нас, говорят, бунтов, сыты по горло. И теперь просто загонят туда пару экскаваторов, за одну ночь сровняют все с землей — и кладбища как не бывало.

— На костях мертвых — тюрьму для живых! — сказала Игна чуть слышно.

Женщины оцепенели.

— Так вот, надо решить, какой участок выделить под новое кладбище. Я им говорю, что у нас и для кладбища земли нет, а они смеются. В твоем селе, мол, бабы не рожают, а старики живучи, не мрут. Если за год и умрет кто, так у них есть земля в личном пользовании, там пусть и хоронят…

— У этих людей нет сердца! — сказала одна из звеньевых, и ее обветренные щеки стали фиолетовыми.

— Ломаного гроша не стоит наша антирелигиозная пропаганда, — сказала Мара, — раз мы посягаем на кладбище. И не потому, что люди верят в загробную жизнь, а чисто из человеческих побуждений бунт поднимут. Нам-то от этого какая польза?

— Нет смысла больше толковать об этом, товарищи, — беспомощно развел руками Дянко Георгиев. — Что сделано, того уж не вернуть. Нам остается только решить, где будет новое место. Я думаю — на холме…

Единственный, кроме Дянко, мужчина, пастух Евлогий, который, как обычно, курил, стоя во дворе у открытого окна, втиснулся по пояс в окно, чуть не высадив плечами раму.

— Я не согласен. А скот где пасти будем?

— Лучше у Пенина рва… там раньше было турецкое, а потом цыганское кладбище…

— Значит, с турками да цыганами побратаемся, так что ли? — вставила Тучиха, качая головой в знак несогласия и возмущения.

— Кладбище должно быть недалеко от села. Подскажите! Вы же лучше меня знаете местность.

— У реки нельзя. Выртешница снесет его в половодье. Река страшнее завода.

— Ну, ладно! Смотрите: вот вам четыре направления: на востоке — старое кладбище; на западе — река; на севере холм — пастухи возражают; на юге — Пенин ров, нацменьшинство воспротивится. Другого участка свободной земли я не вижу. Придется класть покойников рядом с цыганами или объединиться с соседним селом и хоронить на ихнем кладбище.

Молчавшая, как посторонняя, Игна вдруг отняла руки от груди, выпрямилась и сказала, как отрезала:

— Не отдадим кладбище!

Все были ошеломлены. Смотрели на нее, красную, гневную, забывшую о том, что сегодня должна решаться ее судьба. Дивились ее смелости и непреклонности.