Бетти убедила Сайруса Тейлора поговорить с Джеком. Сайрус Тейлор страдал и от одолевавшей его старческой немощи, и от неустойчивой экономики двадцатого века. Он терзался душой и телом, будучи не в силах остановить перемены, происходившие у него на глазах, и упорно держался за некоторые из своих давних убеждений. Чуть ли не с самого дня рождения он был аболиционистом и не мог забыть той волнующей радости, какую испытывал, когда укрывал беглых рабов. Тейлор не терпел расистских предрассудков. Поэтому, когда Бетти показала себя хорошей, внимательной сиделкой, Тейлор восстал против порядков, установленных в доме его невесткой, обращавшейся с Бетти, как со служанкой.
Заступничество Тейлора во многом облегчило жизнь Бетти. Трое из слуг в доме были цветные: повар, горничная и шофер-садовник. Все они были хорошие, чистоплотные, вежливые и знающие свое дело люди. Но одним из основных условий при найме профессиональных сиделок являлось требование, чтобы к ним относились не как к прислуге, а как к медицинскому персоналу. Так здесь и относились к белым предшественницам Бетти: их кормили в общей столовой. Невестка Тейлора решила, что зло в лице цветной сиделки, которую этот невозможный старик упрямо баловал, можно частично нейтрализовать, если обращаться с нею, как со служанкой. Но, к удивлению и миссис Тейлор, и Бетти, повар пожаловался Сайрусу Тейлору на дискриминацию в отношении цветной сиделки, и не успела еще сама Бетти решить, что ей делать, как совсем неожиданно еда ей была подана со всеми принятыми церемониями и повар извинился перед ней за ошибку. После этого невестка еще больше невзлюбила Бетти.
Молодая миссис Тейлор считала, что действует из самых лучших побуждений. С ее точки зрения, она была достойным человеком, к которому в доме относятся несправедливо. В детстве она не позволяла ни одному мальчику поцеловать ее, никогда не слушала грязных анекдотов, посещала воскресную школу и научилась хорошо читать, писать и сносно играть на рояле. Дома она помогала вести хозяйство, но по настоянию матери оставляла тяжелую и грязную работу служанке. Благодаря этому кожа на руках у нее оставалась мягкой, а одежда чистой. Строго говоря, она не принадлежала к высшему кругу, так как ее родные не занимали высокого общественного положения, однако по окончании средней школы она некоторое время посещала светские вечера. Ее родители не стали подыскивать ей работу, предпочитая, чтобы она в ожидании подходящей партии вела дома хозяйство. Ее свадьба с молодым наследником богатого Тейлора произвела в обществе настоящий переполох.
Но сами брачные отношения напугали ее чуть не до смерти: ведь она не имела ни малейшего понятия о половой жизни и никто не объяснил ей заранее, что представляет собою брак. Последствия этого были катастрофичны. Несколько месяцев совместной жизни не принесли ни ей, но мужу ничего, кроме неловкости и разочарования, и в результате супруги разошлись по разным спальням. В Нью-Йорке муж снимал для себя несколько комнат в отеле и раз в месяц наезжал туда по делам. Он был приятно поражен, когда, познакомившись там с хорошенькими женщинами, убедился, что им нравятся его ласки. У его жены, естественно, не было такой возможности. Со стыдом и негодованием она отвергла авансы нескольких мужчин ее круга, недоумевая, каким образом ее поведение могло вызвать у них такие ужасные желания.
Миссис Тейлор не знала, куда девать свое время. Читала она не много, а то, что читала, было ей не по душе. Газета, за исключением странички местных сплетен, казалась ей неинтересной и малопонятной. Истории она не знала, и события прошлого не находили в ее душе никакого отклика. Ее воспитали в духе трезвости и отвращения к азартным играм. Она устраивала приемы, но на них было нестерпимо скучно; гости развлекались тем, что перемывали друг другу косточки.
Вместе с мужем она совершила поездку в Европу и с удивлением открыла, что англичане говорят на языке, который она с трудом понимает, а французы вообще не могут говорить по-английски. Помимо осмотра памятников и церквей и посещения картинных галерей, делать в Европе было нечего. Природа, правда, там неплоха, но Новую Англию она решительно предпочитала Европе.