Цветочек аленький (СИ)

— Зря на Улеба наговариваешь. Нам купцы, что с Киева едут, про доблесть князя юного рассказывают. Мы всем градом ждем прибытия, мож порядок наведет, а то тиун — выродок проклятый, только дань грести и может. А ведь торгаши псковские говорили, что Ольга уроки дала, размер дани оговорив, а нас как обирали, так и обирают почем зря! — За соседним столом, кулаком по дубовой столешнице стуча, мужик бородатый в гневе разоряется.

— Полно те, Емеля, ярится. Не долго тиуну пировать осталось, Улеб приедет, все на поклон к княжичу пойдем, мож от щедрот своих, голову наместника нам пожалует. — Постоялый двор смехом не добрым заполняется. Улеб с Лютом, водой ключевой ужин жирный запивая, уже знают, чем почет людской завоевывать станут.

К ночи темной дружинники подъезжают, город сонный молодецким гамом будя. Княжич с приспешником своим, у ворот, воинов дожидаясь, под раскидистой ивой уж задремать успевают, когда тишь ночную лязг мечей и крики недовольные оглашают.

— Отворяй, кому говорю! — Слышен крик Власа, что за место воеводы с дружиной остался. — Больно надо нам войной на вас идти, сами поклонитесь, князя признавая.

— Ты на веру нас не бери, коли Улеб с вами прибыл, то пущай и слово держит. — Не сдаются стражи градские, в словах правды не видя.

Любуется Улеб служивыми, эка разоряются, спорить не боясь. Хороши воины, с такими град в покое будет. Ну да думы думами, а потеху сворачивать надобно. Затянулось ныне представление, не должно то, князю, как татю опальному, в ночи под кустом хоронится.

— Отворяй, служивый. Я князь ваш, а то дружина моя по указу отстала, прежде, чем к тиуну идти, хотел вызнать, что народ о наместнике думает. — Со словами теми, медальон княжеский из-под рубахи Улеб достает, на удивленье вдосталь любуясь. С поклонами, охами, да ахами, открывают стражи ворота, покой и тишину граду возвращая.

Тиун новгородский почивать изволит, палец пухлый во сне посасывая. Говорят сон крепок у того, кто с совестью в ладах. У наместника хоть и грехов за душой немало, а сожаленья не грызут, потому и спит он, аки младенец новорожденный. Сквозь пелену забытья, на границе дремы, слышит тиун, как кричит служка его, слезами упиваясь:

— Да почто ж вы средь ноченьки? Да неужто не стоит служба его солнца утреннего дождаться. Не слушай, княже, что люд бестолковый глаголит. Им бы обхаять человека достойного. Ни медяшки себе не брал, все в казну отдавал, а вы его, как татя, средь ночи черной из дому забрать хотите. — Подвывая, как волчица, в зиму лютую щенков потерявшая, баба грудью необъятной проход закрывает.

Теряется Улеб, ну не бить же бабу глупую, да только та посреди порога на коленях стоит, пройти не давая. Видно судьба у княжича нынче людей потешать, в положение глупом оказываясь. За воинами, услышав, что княжич к тиуну собирается, полгорода собаками беспризорными увязалось. Теперь вся братья эта стоит, в спины дыша, за потехой, что баба дурная устраивает, наблюдая. Прислужница же, подол платья безразмерного подобрав, ботинки пыльные Улебу лобызать кидается. Княжич, гнев свой еле сдерживая, уж пнуть скаженную решает, но видно Род мольбам его внял, и навстречу воинству растерянному, сам тиун новгородский выходит. В рубахе до полу, с бородой измятой, да щеками со сна румяными, наместник выглядит аки дитя разбуженное, оттого немного капризное. Женщина, только что голосившая, замолкает, господина своего телесами необъятными прикрыть стараясь, да лишь зазря старается, ибо сам тиун на голову выше, да брюхом богаче, чем рабыня дородная.

— Что за шум? Ядвига, чего голосишь, как порося? — Брови сурово сдвинув, тиун, наконец, вновь прибывших оглядывает. Чужаки, с дороги запылённые, виду не приветливого, да с презреньем на посадника градского поглядывающие, мужчине по сердцу не приходятся. А уж то, что полграда за пришлыми собралось, совсем покоя не внушает.

— Бунтовать вздумали, холопы? Так стражи мои смелость мечами с вас повытряхнут. — Окончательно сбросив дрему, тиун недобро на гостей не званных глядит.

— Ты впредь не языком мели, а делами делай. — Ровным голосом Улеб заговаривает, поднятьем руки народ к тишине призывая. — А ныне к ногам моим склонись, коли сам очами плох, да умом скуден, подскажу, что князь пред тобой.

И в свете звезд, да месяца растущего, грозен взгляд очей черных, страшен блеск меча отточенного. Понимает тиун, чей гнев на голову свою дурную призвал, да поздно понятье то пришло, без суда и следствия, народу на растерзанье наместника новгородского отдают. Что б решенье народное приговор ему вынесло.