Цветочек аленький (СИ)

— А знала ли, ты Олюшка, что сан святой тебе дали, к лику бессмертных пред Богом причислив? — Морена, смешно глаза желтые щуря, на подругу свою смотрит, реакции должной ожидая. Ольга, насмешки ведьмы, как всегда, мимо сердца пропуская, лишь в чашку с чаем беззлобно фыркает, горячие капли фонтаном поднимая. Руки, кипятком подпаленные, об платье домашнее вытирает женщина, что когда-то княгиней земель русских была, да мнение свое о новости принесенной высказывает:

— Да какая же из меня святая? Что я дитятей чужих нянчила, али хлеб свой от живота отрывала, поселкам голодающим жертвуя? Что жила по совести, за слова свои ответ держа — то верно, но за это нимб к голове не прикручивают. А коль вспомнить о заповедях, кои горстями я нарушала, так по мне не крылья ангельские, а рога и копыта плачут. Это ж надо! Было время людей на смерть отправляла, не жалея, правом своим их жизни отнять считая. А древляне, которых если не живьем закопала, так в деревне пожгла, да не за ради дел добродетельных, а во имя спасенья своего. А то, что веру поменяла, богов наших предав, только выгоду от того учуяв? Хотя видать за то и сан дают. Коль первой в повозку к Единому впряглась, да крест на шею одела, то с души все грехи и сняла деянием тем. Верно ль сужу я, подруга? — Речь свою, чувствами негодующими полную, окончив, Ольга на ведьму смотрит, ответа дожидаясь.

— Чего распаляешься? Знаешь ведь, что сейчас уже все в Бога единого веруют. Так что не предатель ты, а птичка первая. — Морена, в свою чашку варенья по больше накладывая, запал подруги словами спокойными потушить пытается. — А может и к добру вера эта? Чего плохого в учениях библейских? Не убей, не укради, почитай мать и отца своего…. Нет ни блуда, ни погани…. К свету народ темный тянут, так может во благо то?

— Тянут, то тянут, а ради чего? Властью второй во всем мире священники стали, им почитай пуще князей уже кланяются, да слова их оспаривать боятся. А так ли святы отцы, что в храмах песни поют, Бога славя? Сами то следуют заповедям своим? Не воруют, да идолов не творят? Аль за медяшку лишнюю в путь последний убивца проводить откажутся? Сколько уже войн за Бога этого провели? Сколько людей, его именем прикрываясь, на смерть отправили? И все крестом грехи покрывают! Тьфу, мерзко прям. В наше время люди честнее были, и бесы их не путали, а сами за свои поступки ответ держали! А сейчас? Ханжество сплошное. — Ольга в гневе раскраснелась вся, словно от слов ее измениться что может. Скучно бабе, которая раньше деятельностью свой славилась, у печи сидеть, чай попивая, а тут новость такая, как не поспорить, да словами пустыми воздух не потрясти? Оттого продолжает женщина речь свою пламенную, с каждым словом сильней распаляясь: — Я сама власть имела, людьми управляла, и знаю, что не выйдет править, в крови не искупавшись. Так чего деяния свои высшей силой прикрывать? Нельзя удержать поводья, если лошадь жалеешь. Так и они, создали свою власть, поперек монаршей, и гляди, уж и Рюриковичи в историю ушли, а эти держаться. А разве ж удержались бы, коль еретикам существовать позволяли? Ведь те, своей ересью умы людские, порой на простые и верные мысли наталкивали, видать, за то и горели огнем очищающим. Так, что знай, мое слово, Морена, не нужен мне этот сан святой, ибо никто не свят, но бог с каждым, кто душу имеет.

Долго еще спорили девушки о том, о чем и знаний, быть может, не имеют, доводы приводя, да порой в мелочах соглашаясь друг с другом, не замечая как за окошком уж темнеть начало. Солнце, в лесу и без того не шибко яркое, за горизонт закатилось, в ветвях деревьев утопая, красными всполохами на прощанье небо окрасив. Месяц красавец, из-за тучки выглядывая, звезды на небосвод созывает, танцы волшебные танцевать. Где-то в дали старый филин довольно ухает, добычу хорошую увидав. И тихим журчаньем ручеек баюкает, тех, кто на покой ночной отправиться собрался. Спорить устав, да слова до дна вычерпав, умолкают женщины, к звукам леса прислушиваясь. Но ночной покой, карканье нарушает, и вот, секунду спустя у окна избушки ворон приземляется, клювом по ставням занятную дробь выстукивая, в щель между ними глазом черным заглядывает.

— Чего тебе, друг мой, верный? — Пуская в дом птицу, Морена спрашивает.

— Кар, кар.

— Неужто время пришло? — Видит Ольга, что подруга ее нервничает, но так как сама ворона не понимает, ждет, что ведьма ей ответит.

— Пришло, Олюшка, собирайся. Расцвел на опушке цветочек аленький. Торопись, не то не поспеем. — Метлу залихватски свистнув, Морена на нее на ходу запрыгивает, в не терпенье Ольгу дожидаясь. Подруга, платок на голову накинув, тоже на древко полезла, за ведьму руками крепко хватаясь.

Летят бесовки, торопятся, сухой ветер июньский их волосы лохматит и кожу сушит, но нет у них ни время, ни желанья, внимания на мелочи такие обращать. Уж сколько лет ожидания прошло, и вот в эту ночь, наконец-то, дивным цветом распустился папоротник. И коли успеют сорвать, да желанье заветное загадать, то будет конец у страданий их, жизнью вечной навязанных.