Цветочек аленький (СИ)

Смотрит девушка богатства свои, да не нарадуется. Ах, как хороша она будет с бусами да в кафтане, соболями подбитом. А коли еще серьги височные приладить? Ох, и хороша девица выйдет! И в порыве щедрости безграничной, вынимает Услада из шкатулки ленту алую, да чернушке дарит. Сладе не жаль, у ней таких много теперь, а служка порадуется, да отношение благое в сердце хранить станет. Матушка всегда учила добро людям делать, не за требой какой, а так просто, что б благодарности впрок копились. Слада мудрость ту запомнила, а коли высоко взлететь хочет, то пора и знания применить. Чернушка, в ножки поклонившись, ленту, аки сокровище какое, к груди прижимает, да по делам своим убегает. Услада же одна в покоях остается, думая, что уснуть не сможет, о странностях всех гадая, да не замечает, как Сон в царство свое уносит.

Стыдливо солнце в пору зимнюю, как красная девица в ночь первую. Прячется так, что к утру не дозваться, а только появится, тут же к закату клонит. День короток, так что и дел не сделаешь и вечер с лучиной коротать тоскливо, да холодно. Долги ночи зимние, да студены, от того и под овчинкой теплой жаться к телу другому приятней да радостней. От того и дети чаще к осени рождаются.

Вот и Слада к началу весны понимает, что не праздна она. И на сердце оттого не спокойно. Как же так, не женою, полюбовницей понесла, да и князь всего два разочка в светелку и заглядывал. Говорила ей матушка, что род их плодовит соседкам на зависть. У прабабки Услады по ветке материнской больше дюжины детишек было, так что она и не помнила, кого звать как. Не верила Слада, сказками то, считая, а вот гляди ж ты! Понесла! Четыре седмицы в тереме княжеском провести всего, а кровей как не бывало и тошнит от всего, даже от перепелок любимых. Перепела, как на грех, замасленные, да со шкуркой запалённой, боками жирными поблескивают, дурноту нагоняя. Слада от птиц отворачивается, воздух жадно глотая, да все одно в себе удержать ничего не может. За сим занятием ее Улеб и застает. Ему уж два дня как доложили, что девица его немощью мается, но за доктором звать не велит. Увидав полюбовницу в рубахе исподней, над горшком буйную голову свесившую, вон выходит, слуге велев повитуху позвать.

Повитуха — баба дородная, годов пятидесяти, ток на девку глянувши, враз сомненья разрешает. Для порядку живот Слады трогает, языком пощелкивая, что-то под нос бормочет.

— Ты, краса, гуляй больше, да спи чаще, глядишь, еда держаться станет. И коль от перепелок воротит, так вели не приносить, чего себя пытаешь? — Поклонившись князю, бабка вон удаляется, полами платья шерстяного пороги подметая. Но почти выйдя, разворачивается, наставления дать решив:

— Слов срамных не говори, да злобу в сердце не держи, не то лиходея народишь!

— Вы рады? — Слада в глаза Улебу заглядывает, напуганная, как кутенок, без матери оставшийся.

— Чего трясёшься? Князя под сердцем носишь, радуйся. — Страхов женских не разделяет князь новгородский, оттого и раздражается недовольством любимой, что, дитя его под сердцем нося, радоваться тому не в силах. Словно семя его отвергнуть хочет.

Слада бы хотела радоваться, да счастье кривое выходит. Вроде дитя желанное, да только нагулянное. Ни хоровода свадебного, ни благословенья родительского получено не было, а ребеночек уж прижит. О тех печалях девушка Улебу сказывает, тот только хмыкает, беды не видя:

— Не горюй. Расскажу тебе, что б печаль унять, грусть твоя ребенку вредна. Как сойдут снега, по первым проталинам соберу дружинников да к Царьграду двинусь. Попрошу Константина — императора византийского, то, как князь по-нашему, окрестить меня в христиане, да отцом моим крестным стать. Ты о вере той слышала? — Слада лишь рот разевает, Улеба слушая, а тот знай себе бает: — Многие люди в землях заморских, верят, что бог лишь один, и все-то он создал: землю, воду, нас с тобой.

— То не правда, меня матушка народила, что ж она бог теперь? — Сладе вера такая юродивой кажется, неужто взаправду кто в глупости верит.

— Не нас, но прапрадедов наших. Ты не перечь, но слушай. И люди у Бога того, не то дети малые, да не смышленые, не то рабы, да прислужники, от того кресты на шеях таскают, что б грехи свои помнить, да прощенье за них вымаливать. Русь, что солнцу кланяется, для иноземца дика, да не ясна, потому, крещение пройдя, я желанней им в Киеве буду, паче Ольги, что Велесу жертвы приносит. Ты женой моей станешь, по законам их, рука об руку в церковь войдя. Так дите, что в чреве твоем, законным наследником в глазах князей заморских будет, надеждой и опорой, что род не прервется. От того не горюй, а жди. Быть тебе княгиней полновластной, в хоромах терема киевского. Не указ тебе будет ни Ольга, ни сын ее, лишь меня слушать и придется. А пока не горюй, а о мальце, что судьбой уже в лоб целован, думай. — С тем покидает Улеб светелку Услады, оставив девушку, думы думать, о Киеве мечтать, да еще не округлый живот поглаживать.