Шерр попытался представить, что могли увидеть вольные, и перед глазами вновь застрекотала стена огня, в которую он бесстрашно шагнул. В тот момент он действительно ничего не боялся и лишь надеялся вытащить из горящего дома тётушку. И шагнул не в огонь, а в тень. Как же вовремя проснулся дар — наследство одного из предков! Дом пылал гигантским костром, пламя стояло стеной, ни единой прорехи, лишь жадно шевелящиеся всполохи…
Кстати, тени. Шерр посмотрел в угол. С той ночи он больше не пробовал ходить по теням. Когда жар опасности схлынул, он и вспомнить не смог, как удалось войти в тень. С обречённостью запертого в ловушке пожара зверя он лишь хотел выбраться из горящего дома и вывести сестру. И дар, наличие которого он у себя и не подозревал, откликнулся в критическую минуту.
— Слушай, ну мне очень надо, — попытался он договориться то ли с тенью, то ли с неведомым даром. — На пару минут, я лишь посмотрю, как она там.
В угол шлёпнулся паук и, злобно щуря красные бусинки глаз, потёр передние лапки друг о друга. Шерр в ответ показал кулак. Ответная любезность мохнатую вражину устроила, и паук начал неспешно подниматься по паутине.
Шерр вернулся к окну и, охнув, подскочил.
От гостевого крыла в сторону парка ползла… тьфу ты!.. шла Дейна в сопровождении парочки нагов с фиолетовыми хвостами. Выглядела сестрица неважно даже с такого расстояния. Шерру показалось, что она покачивается, но уже хорошо, что живая. Смутил его только шикарный ярко-красный шарф, обматывающий шею сестры. В такую-то жару. Потом его уже смутили плетённые корзины в руках нагов, их безмятежный вид и клетчатое шерстяное покрывало уютной жёлто-коричневой расцветки.
Покрывало постелили под развесистым дубом на берегу живописно заросшего камышом прудика. Дейна села, откинулась на ствол дерева и положила рядом с собой свёрнутый кнут. Наги же, непринуждённо болтая, выложили из корзинок снедь и тоже сели, шлейфами разложив хвосты. Ни дать ни взять благородные дамы на пикнике.
Шерр проследил за их скучающими взорами и скривился.
Похоже, у сестры всё замечательно, раз она бдит за своим драгоценным наагалеем.
— Пасс Идан, — Ссадаши замер и уставился на песчаного волка с таким восторгом, словно был влюблён в него по самые уши и готовился подарить оборотню шкуру со своего хвоста.
Высокий худощавый мужчина со светло-русыми волосами и жёлтыми глазами лишь коротко осмотрелся и недовольно уставился на наагалея.
— О, я вас так давно не видел, — фиолетовый хвост тоскливо завязался в узел. — Могу я услышать звук вашего сладкого голоса?
— Нет, — желваки на скулах оборотня напряглись, и он, склонив голову так, что волосы завесой закрыли лицо, одними губами спросил: — Чего надо?
— На двадцать саженей никого нет, — с улыбочкой ответил Ссадаши. — Папаше скажешь, что домогался, еле молитвами отбился. Видишь, я даже принарядился по случаю.
Пасс Идан поморщился, что вполне соответствовало озвученной легенде, и с плохо скрываемым отвращением посмотрел на одеяние нага. В религии песчаных волков розовый цвет считался символом беспутства и разнуздалой похоти. И хоть пасс не был столь фанатичен, как его отец, но от впитанных с молоком матери убеждений сложно отказаться.
— Что нужно? — опять спросил пасс, не поднимая головы, а то вдруг соглядатаи отца по губам прочитают.
— Мне любопытно, какие дела ты имеешь с лекарелами? — по Ссадашиным улыбающимся губам можно было прочитать что угодно, но только не то, что нужно. Они почти не шевелились, и голос, казалось, доносился из прорези маски. — Мои подчинённые вторую ночь видят тебя в городе с лекарельским послом. Мальчик мой, ты же не собираешься обмануть ожидания наагашейда?
— Это, — ноздри «мальчика» яростно шевельнулись, — не касается моих договорённостей с наагашейдом.