Цветок Дракона

– Не может быть! – вскричала Сарина. – Я ведь не впервые курю трубку.

– И как часто ты ею пользовалась раньше?

– Всего несколько раз, – призналась Сарина, всхлипнув от нового спазма.

– Понятно. – Глаза мадам Блю смотрели холодно. – К сожалению, ты убедишься в моей правоте: все твои неприятные ощущения пройдут, если ты сделаешь несколько затяжек.

– Н-нет, – с трудом сквозь стучащие зубы выговорила Сарина.

Но боль была невыносима. Поднявшись на локте, она потянулась к прикроватному столику, где лежали ее маленькая трубка и стилет. Она чуть было не опрокинула лампу, торопясь как можно быстрее схватить одну из тоненьких пластинок опиума, которые она хранила в маленькой фарфоровой миске.

– Не надо, Сарина, – попросила мадам. – Положи его назад.

– Я-я н-не могу, – простонала Сарина, борясь со слезами. Она насадила пластинку опиума на стилет. – Он необходим мне, чтобы унять боль.

– Остановись, пока еще не поздно, – молила мадам Блю. – Если ты боишься боли, я останусь с тобой и помогу тебе справиться с ней. Пожалуйста, Сарина, послушайся меня.

– Простите меня, – прорыдала Сарина, поднося стилет к пламени лампы, – но я не могу выносить эту боль.

Горестно вздохнув, мадам Блю повернулась и вышла из комнаты, оставив Сарину с ее трубкой и ее грезами.

Прежде всего Сарина увидела зеленые глаза. Он шагал к ней в густеющем тумане, и она улыбалась ему и махала рукой. Он поднял руку, чтобы помахать в ответ, но затем, казалось, передумал и вместо этого разъяренно указал на нее пальцем. Он показал на облако, которое она по ошибке приняла за туман, клубящееся вокруг нее как накидка, а потом повернулся и пошел прочь.

Она позвала его и поспешила вслед, но облако окутало ее полностью, и его прозрачная легкость превратилась в тугой кокон шелковистых нитей, и теперь она не могла даже шевельнуться. И когда тяжелое белое марево сомкнуло щупальца вокруг ее горла, Сарина снова позвала его. Тут кокон закрыл ей глаза, и она проснулась, обнаружив, что лежит, зарывшись лицом в подушку, а в ушах все еще звенит его имя.

Сжимая в руке запечатанное письмо, Мэй села в наемный экипаж и приказала вознице отвезти ее на почту на Квинз-роуд. Руки тряслись, голова раскалывалась, но мысли были удивительно четкими. Как только письмо было отправлено, она вернулась в дом мадам Блю и медленно поднялась по лестнице к себе на второй этаж. Ее тело жаждало опиума, и так как она успешно завершила свое дело, она заслужила вознаграждение – трубка ждала ее.

За стеной послышались крики Сарины, затерянной в лабиринте наркотического сна, и на глаза у Мэй навернулись слезы.

– Скоро, Сарина, – пробормотала она, устраиваясь на кровати. – Очень скоро, сестра моя, когда ты позовешь его, он будет рядом.

Удовлетворенно кивнув, она потянулась к трубке.

Глава 21

Дженсон ударил кулаком по столу, испытав какое-то извращенное удовлетворение от пронзившей руку боли. Каждый раз, когда он перечитывал письмо Мэй, его охватывали гнев и тревога.

Корабль внезапно качнуло. Дженсон чуть не упал на пол и перенес свою ярость на капитана, корабль и даже на море, стуча кулаком по столу до тех пор, пока не выбился из сил. Потирая ушибленную руку, он поднял глаза на масляную лампу, бешено раскачивающуюся над его головой, и моргнул, прогоняя набежавшие на глаза слезы.

– Проклятие, проклятие, проклятие! – Он отшвырнул письмо в сторону и начал безостановочно ходить взад-вперед по маленькой каюте. – Ты сделала большую глупость, Сарина, когда позволила мне уплыть одному. Проклятие, Сарина, я убью его! Я убью его за то, что он сделал с тобой!

Его взгляд снова упал на листок бумаги. В нацарапанном детским почерком Мэй послании говорилось лишь о том, что Во решил сделать Сарину своей любимой наложницей и поэтому она сбежала в Гонконг, где теперь живет вместе с Мэй в доме мадам Блю. Его поразило, что Мэй оказалась в борделе, удивило то, что Сарина предпочла остаться в Гонконге, а не вернулась домой в Америку, но больше всего его ужаснуло одно-единственное слово – опиум.

– Я говорил, что позабочусь о тебе, – продолжал Дженсон, в волнении проводя рукой по волосам, – а ты все твердила, что не нуждаешься в моей защите. Ха! Что ты за упрямое и безрассудное дитя, Сарина Пейдж! Не надо было мне тебя слушать!

Дитя? Он хмыкнул. Сарину Пейдж едва ли можно назвать ребенком. Его память услужливо нарисовала ее образ: прелестное лицо с золотистыми глазами и развевающимися по ветру золотистыми волосами, лукавая улыбка и роскошная фигура, затянутая в струящийся белый шелк. Жар, что так безжалостно терзал его в мечтах, словно в насмешку над всеми попытками забыть Сарину, вновь охватил его своими огненными щупальцами, медленно пробуждая желание.