Цветок папоротника

– А то и говорю, Сеня, что умерла Маринка. Убил ты её…

– Убил?! Врёшь! – Семён вскочил с табурета и схватил участкового за грудки.

– Руки убери, я при исполнении. Не вру я, умерла. Хочешь, в больницу позвони. Дело на тебя завели, а мне задержать тебя нужно, завтра машина из города за тобой придёт.

Семён тяжело осел на табуретку, которая жалобно скрипнула под ним и завыл, закрыв лицо руками.

– Ну, полно выть, словно собака! Натворил дел, теперь отвечай. Что матери-то её скажешь, как в глаза посмотришь? А отцу? Лишил их дочери за здорово живёшь…

Семён не слышал его. Как в тумане он вышел вслед за участковым из дома и спокойно позволил посадить себя под замок. Утром влез в казённую машину, которая умчала его из родного села теперь надолго…

Следствие не заняло много времени. Всё было ясно, как божий день. Умерла от побоев. А вернее, даже не так, причиной смерти явился сердечный приступ, спровоцированный побоями. Так что и расследовать особенно нечего. Подозреваемый вину свою не отрицал, и быстро признал себя виновным. Сказал, приревновал, мол, и дело с концом. Обычное дело, чего копаться? Какая разница, к кому, и так далее? Он же убил, а уж зачем, его дело. Всё документы быстро передали в суд, и, учитывая добровольное признание и всяческую помощь следствию, а также положительные характеристики с места работы, назначили наказание не очень суровое, но достаточное, чтобы поразмыслить о дальнейшей жизни. Семён, терзаемый неослабеваемым чувством вины, счёл его даже за благо.

Он не догадывался, что в деревне его жалели, наслышанные о подвигах жены на любовном фронте. Считали, что это она довела мужика до ручки. Сельчане удивлялись, что Семён жил, как слепой, но так как прямых доказательств Марининых хождений на сторону не было, все разговоры сводились к сплетням и слухам. У сильного, как известно, всегда бессильный виноват. Но Семён, охваченный раскаянием, ничего этого не знал и не слышал. Потеря любимой жены плохо подействовала на его рассудок, вызвав что-то вроде помутнения сознания. На суде он вёл себя смирно, чем подкупил даже судью, и она прониклась к нему почти материнской жалостью. Адвокат Семёна попытался добиться от подзащитного признания, что жена гуляла систематически, но Семён категорически отверг это. Увещевания и угрозы не помогли, и адвокат махнул на Семёна рукой, предоставив всему идти своим чередом. Всё завершилось быстро и аккуратно, дело закрыли и сдали в архив, а Семён отправился отбывать наказание в/8 места не столь отдалённые.

Известие о смерти Марины от руки мужа быстро облетело весь леспромхоз. Гриша узнал одним из первых, на планёрке. Директор объявил об этом буднично и просто, будто речь шла о корове или лошади. Велел выписать денег на похороны от профкома, ну и собрать, кто что может. Гриша сидел, опустив голову, слушал монотонную речь директора. Закралась шальная мысль, что это не из-за него, она ведь дома была, на больничном, а так избить можно только в приступе сильной ярости. А откуда возьмётся такая ярость, спрашивается? Только из увиденного своими глазами. Значит, привела ещё кого. Пока мужа нет дома. То-то она в последнее время всё кочевряжилась, нет да нет. Замену, небось, ему нашла. Надоел, значит. Все бабы такие, лживые, лицемерные, глупые… Но беспокойство не отпускало – есть его вина. Вряд ли кто у Маринки ещё был, он бы это понял. Просто бросить его хотела, завязать. А он прицепился, не отпускал. А чего прицепился? Жена дома молодая ждёт, не дождётся. Льнёт к нему, любит… Что надо было? Но, как Галка утонула, глупо так, нелепо, тоска его снедает, гложет, кошмарами ночными мучает, покоя не даёт. Что-то в Ульяне его отталкивает, пугает. Что, и сам не поймёт. Но взглянет она иногда, думая, что он не видит, и у него сердце сжимается. Не любила Ульяна Галку, ох, не любила! Хотя что с того? За что ей любить-то её? А что утонула, так это несчастный случай. Страшно, но так уж на роду написано видно было. И ничего не поделаешь. Но после её смерти как отворотило Гришу от Ульяны. Он и женился-то, чтобы разговоров не было. Порядочного из себя корчил. Обещал, значит, обещал. А душа уже не лежала. Каждый раз будто холодом могильным от Ульяны веяло, когда в постель ложились. От того и к Маринке прикипел, от тоски. Тепла человеческого захотелось. А так сны его терзают, будто русалка Галину на дно тянет, он спасти хочет, протягивает руку, но русалка скалиться, лицом поворачивается, и он видит – лицо-то Ульянино! Она хохочет, а он руку Галины отпускает и в страхе просыпается. Вроде как и тут не виноват, а выходит – виноват. Не забыла его Галина, знал он это, и он её не забыл, но гордость мешала себе в этом признаться. Думал, женюсь на Ульяне, молодой, красивой, назло ей, да вышло, что себе назло… А Галке теперь всё равно… И Ульяна мучается, это видно. Мучается, но не уходит. Любит его, дурака. Но сердцу разве прикажешь? Разве скажешь ему: люби ту и не люби эту? Само оно выбирает, с головой не советуется. А жаль.

– Эй, Григорий! Уснул, что ли? – Голос директора вернул Гришу в леспромхоз.