Цветок с тремя листьями (СИ)

— Я… говорил… Вы обещали не гневаться…

— Я обещал не гневаться сильно! — закричал Хидэёси и отшвырнул лист в сторону. — Хидэтада, ты разве не знаешь, какой я в гневе?!

— Знаю, ваша светлость… — прошептал Хидэтада.

— И ты осмелился?.. Мало того, что написать, да еще и показать мне?! Я просто поражен твоей дерзостью!

— Прошу… простить меня…

— Простить?! — Хидэёси попытался подняться, лодка закачалась, и Хидэтада, немедленно схватив весло, выровнял движение.

— Простить… Да что же это такое?! Нэнэ мне проходу не дает, Масанори умоляет позволить ему принять наказание вместе с братом, мальчишка Курода тоже требует себе наказания! У меня лежит двадцать писем, и все в них умоляют проявить к Киёмасе снисхождение! И ты туда же! Почему бы вам просто не оставить меня в покое? Почему?! О Киёмасе думают все! Но почему-то на меня, на меня вам всем наплевать! Ты что думаешь, я тут пляшу от радости? Хоть бы один, хоть бы кто-то поддержал меня… Ты знаешь, как мне тяжело? Мое сердце разрывается от боли!

— Чистый душой
Видит свет солнца за тучами
В капле дождя.

Это Хидэтада произнес чуть громче.

— Что?..

— Это… было дальше, вы не дочитали.

Хидэёси поднял листок и снова развернул. И покачал головой.

— Нет, я даже не знаю, что меня больше поражает — твоя наглость или твоя смелость. Или твоя самоуверенность?

Хидэтада поднял голову и посмотрел Хидэёси прямо в глаза:

— Простите меня, ваша светлость. Но я никогда не испытаю страха перед вами. Страх не может соседствовать с любовью.

— Дурак, Хидэтада… Какой же ты юный восторженный дурак. Прекрати ты уже думать об этой войне и о тех, кого считаешь героями. Не расстраивай меня.

— Как прикажете, ваша светлость… — Хидэтада поклонился и встал, поднимая весло. Лодку начало подтягивать к берегу.

— Простите, я вовсе не желал вас расстроить, — наконец проговорил он, когда они снова оказались на середине реки. — Я сам пригласил вас на прогулку, и сам же все и испортил… — Из его глаз потекли слезы.

— А ну-ка прекрати. Испортил он… Дурак ты, я же сказал. Да я сам все время об этом думаю, а ты просто под руку подвернулся. Думаешь, я не догадался сразу, что ты там насочинял?

Хидэтада вытер рукавом слезы и снова сел рядом. И сжал в пальцах край ткани рукава Хидэёси.

— Нет, это я дурак, а не ты… — Хидэёси накрыл ладонью его руку, — конечно… то собрание не могло не произвести на тебя впечатления. Зря я позволил тебе присутствовать. Но я хотел, чтобы ты понял: война, это вовсе не так весело, как ты представляешь.

— Господин Хидэёси… если бы вы позволили мне отправиться туда…

— То ты через месяц захватил бы Китай — ты это хочешь сказать? — Хидэёси рассмеялся.

— Я… хотел сказать не это.

— Ты хотел сказать, Хидэтада, что тебя бы там убили, но зато ты бы умер героем, так?

Хидэтада опустил голову.

— Вот так и сиди. Пойми, даже то, что твоя рука способна держать меч, ничего не значит. Вспомни, чему тебя учили все эти годы. Твой титул государственно советника — это не просто формальность и красивое звание. Мне нравится, как ты выполняешь свои обязанности. Тебе есть куда применять свои истинные способности. Пост первого министра со временем займешь ты, а не твой приятель Юкинага. В этой стране слишком много воинов и слишком мало тех, кто способен ей управлять. Ты расстраиваешь меня тем, что вместо помощи мне ты желаешь красивой смерти. Ты сам видел, куда это привело Киёмасу.

— Я не желаю смерти, господин Хидэёси, я желаю лишь служить вам.

— Вот и делай то, что действительно необходимо.

— Благодарю за доверие. Но… Скажите… Разве вы сами способны поверить в то, что господин Като — трус?

— Ты не дашь мне успокоиться, да?

— Мой господин… Это гложет ваше сердце.

— Ах, вот оно что… малыш… я так счастлив, что у меня есть ты… — уголки глаз Хидэёси увлажнились, — но не надо снимать груз с моей души, перекладывая его на свою. Впрочем… ты прав. Раз уж ты не намерен оставить меня наедине с моим гневом и болью, тогда сиди и слушай. В тот раз я ведь созвал вас всех не просто так. Я хотел, чтобы вы могли выслушать обвинения. И хотел услышать, что скажет на это Киёмаса. Он никогда не стал бы мне врать. И если то, что я узнал прежде, было ошибкой, то разве бы я не поверил его словам? Разве для всех присутствующих не была бы очевидна его правота? Но он просто молчал! Признал все обвинения, не пожелав даже слова сказать в свое оправдание! Я отлично знаю Киёмасу, он никогда не страдал излишней гордыней. Но ему нечего было сказать, ведь так? Или эта война настолько изменила его? Что он решил меня наказать своей смертью за нанесенную ему не мной обиду? Скажи, Хидэтада? Я прав?

— Я… не знаю, господин Хидэёси… — Хидэтада склонился так низко, что едва не касался лбом чайного столика, — но мне кажется, что не гордыня заставила господина Като говорить эти слова. Его сердце терзает чувство вины. И… остальные, кого вы упоминали, требуют себе наказания не потому, что находят ваше решение несправедливым. Все они считают себя равно виновными в том, что потерпели поражение.