Цветок в пустыне

Перед ней лучший друг Уилфрида, человек, которому легче всего излить душу, а у неё нет слов! И вдруг, опустившись в кресло Майкла, подперев голову руками и глядя не на него, а в пространство, словно присматриваясь к своему будущему, Динни заговорила. Майкл устроился на подоконнике; лицо его попеременно принимало то горестное, то чудаковатое выражение; время от времени он тихо вставлял успокоительное словечко. Ничто не испугало бы её, говорила Динни, ни общественное мнение, ни газеты, ни даже её семья, если бы в самом Уилфриде не таилась глубокая горькая тревога, всепоглощающее сомнение в правильности своего поступка, если бы он не стремился постоянно доказывать другим, а главное, самому себе, что он не трус. Динни впервые решилась дать выход долго сдерживаемой тревоге, которую вселяло в неё ощущение того, что она словно пробирается по болоту и каждую минуту может провалиться в бездонную трясину, прикрытую лишь тонким и обманчивым слоем дёрна. Наконец она замолчала и бессильно откинулась на спинку кресла.

— Но разве он не любит тебя по-настоящему, Динни? — мягко спросил Майкл.

— Не знаю, Майкл. Раньше я думала, что да. Теперь не знаю. За что ему меня любить? Я — обыкновенный человек, он — нет.

— Все мы кажемся себе обыкновенными. Не хочу тебе льстить, но ты кажешься мне гораздо менее обыкновенной, чем Уилфрид.

— О нет!

— Поэты доставляют окружающим одно беспокойство, — мрачно констатировал Майкл. — Итак, что же будем делать?

Вечером после обеда он ушёл якобы на вечернее заседание палаты, а на самом деле отправился на Корк-стрит.

Уилфрида дома не оказалось, и Майкл попросил у Стэка разрешения подождать. Сидя на диване в этой причудливо обставленной и плохо освещённой комнате, он корил себя за то, что пришёл. Намекнуть, что его послала Динни? Бесполезно и даже вредно. Кроме того, она же тут ни при чём. Он пришёл сам, чтобы попробовать выяснить, в самом ли деле Уилфрид любит её. Если не любит, — что ж, тем легче и быстрее она переживёт своё горе. Новость, может быть, разобьёт ей сердце, и всё же лучше это, чем гоняться за призраком. Майкл знал или догадывался, что Уилфрид совершенно не способен поддерживать односторонние отношения. Самое страшное для Динни — связать себя с ним, переоценив его чувство к ней. Возле дивана на маленьком столике с виски лежала вечерняя почта — всего два письма. Одно из них, как заметил Майкл, — от Динни. Дверь приоткрылась, и вошла собака. Она обнюхала брюки Майкла и легла, положив морду на лапы и уставившись на дверь. Он заговорил с ней, но она не обратила на него внимания. Учёная собака! «Буду ждать до одиннадцати», — решил Майкл, и почти сразу же вслед за этим вошёл Уилфрид. На щеке у него был кровоподтёк, подбородок заклеен пластырем. Собака завертелась у него под ногами.

— Похоже, вы крепко подрались, старина? — осведомился Майкл.

— Да. Виски?

— Нет, благодарю.

Он наблюдал за Уилфридом. Тот взял письма, отвернулся и вскрыл их.

«Я должен был догадаться, что он это сделает! — подумал Майкл. Пропали мои надежды! Теперь он просто обязан притворяться, что влюблён в Динни».

Уилфрид, все ещё стоя спиной к гостю, налил себе виски и выпил. Затем обернулся и спросил:

— Ну?

Обескураженный таким кратким обращением и мыслью, что он пришёл выспрашивать друга, Майкл молчал.

— Что ты хотел спросить?

— Любишь ли ты Динни, — отрезал Майкл.

Уилфрид рассмеялся.

— Ну, знаешь ли!..

— Знаю. Так не может больше продолжаться. Чёрт побери, Уилфрид, ты обязан подумать о ней.

— Я думаю.

Уилфрид бросил это с таким измученным и отрешённым видом, что Майкл решил: «Не лжёт».

— Тогда, бога ради, докажи ей это! — взмолился он. — Не заставляй её терзаться.

Уилфрид отвернулся к окну и, не глядя назад, сказал:

— Ты никогда не был вынужден доказывать, что ты не трус. И не пытайся — все равно случай не подвернётся. Он приходит, когда не нужно, а не тогда, когда ты его ищешь.

— Естественно. Но это же не вина Динни, дружище.

— Её беда.

— Как же быть?

Уилфрид повернулся на каблуках:

— О, чёрт бы тебя побрал, Майкл! Уходи! В такие вещи нельзя вмешиваться. Они слишком личные.

Майкл вскочил и взялся за шляпу. Уилфрид сказал именно то, о чём он и сам думал перед его приходом.

— Ты совершенно прав, — смиренно согласился он. — Спокойной ночи, старина. Хороший у тебя пёс.

— Прости, — извинился Уилфрид. — У тебя добрые намерения, но тут ты бессилен. Тут все бессильны. Спокойной ночи.

Майкл вышел и спустился с лестницы, напоминая побитую собаку.

Когда он вернулся домой, Динни уже поднялась к себе, но Флёр ждала его внизу. Он не собирался поведать ей о своём визите, но жена пристально посмотрела на него и объявила:

— Ты не был в палате, Майкл. Ты ходил к Уилфриду.

Майкл кивнул.

— Ну как?

— Ничего не вышло.

— Я заранее могла сказать тебе то же самое. Как ты поступишь на улице, увидев, что мужчина ссорится с женщиной?

— Перейду на другую сторону, если, конечно, успею вовремя их заметить.

— Тогда в чём же дело?

— Они же не ссорятся.

— Допустим. Но у них свой особый мир, вход в который закрыт для всех остальных.

— Так Уилфрид и ответил.

— Естественно.