Цветок виселицы

— У нас нет времени на пустые разговоры, — в тревоге сказала Ингрид. — У вас разыгралась грудная жаба на почве угрызений совести. Что вы сделали с нашими детьми? — В голосе Ингрид звучал страх.

— Ваши дети? — глаза мадам Андерсен забегали по сторонам. — Я их уже отдала. Вчера вечером их у меня забрали.

Ингрид забыла всякую осторожность. Она уперлась коленом в кровать и опрокинула госпожу Андерсен на подушки.

— Ты лжешь! — крикнула она, сверкая глазами. — Говори, где они, или я…

К счастью, она сдержалась и не произнесла того, что хотела: «Или я превращу тебя в собачье дерьмо!»

— Тихо, тихо, — сказал караульный. — Говорите, где дети?

— Клянусь вам, я ничего им не сделала. Клянусь Богом!

Голос ее звучал очень искренно.

— Будем искать!

Мадам Андерсен быстро вскочила.

— Нет, нет, я вспомнила! Я хотела переодеть их во все чистое до прихода новых родителей. Но тут у меня началось удушье, а дети тем временем исчезли. Их украли!

— Поищите в сарае! — крикнула с крыльца одна из соседок.

Она не успела ничего прибавить, как Ингрид, Стина и один из караульных были уже во дворе. Другой остался сторожить бушевавшую госпожу Андерсен.

Найти сарай оказалось легко. Соседи высыпали во двор и охотно им помогали.

Ингрид еще издали услыхала плач грудного ребенка.

— Один во всяком случае жив! — воскликнула она в волнении. — Слышишь, Стина, один из них жив!

Стина дрожала всем телом.

— Если у нее не было других детей, кроме наших!

Караульный сбил замок и распахнул двери сарая. И тут же отпрянул назад.

— Ну и вонища! — Он зажал нос рукой.

— Вот откуда шел этот запах, — сказала одна из соседок. — А мы-то думали, что тут где-то сдохла кошка.

Ингрид была уже в сарае. Там на грубо сколоченном столе лежал грудной ребенок, крохотный, посиневший от холода и голенький, волосиков на головке у него не было.

— Это твоя дочка, Стина? — спросила она, помертвев от ужаса, потому что ребенок был только один.

Стина подбежала и схватила дочку на руки.

— Девочка моя! — рыдала Стина. — Больше я тебе уже не оставлю!

— Это называется «переодеть в чистое»! — сказал караульный и поднял какой-то предмет, который постарался спрятать от Ингрид. — В жизни не видел подобного ужаса!

Ингрид чувствовала, что вот-вот потеряет власть над собой.

— Даниэль! Где мой Даниэль? — металась она, не в силах собраться с мыслями и приступить к поискам сына. — Где Даниэль?

Это было самое страшное мгновение в ее жизни, она кляла свою глупость, безразличие и себялюбие.

— Твой? — спросил караульный, подавая Ингрид лежавший в углу сверток.

Дрожащими руками Ингрид схватила его и тут же услышала типичное для Даниэля хныканье.

У нее перехватило дыхание, и, поняв, что теряет сознание, Ингрид отдала ребенка обратно караульному, повалилась на старые мешки и закрыла лицо руками.

— От такого у кого хочешь сердце надорвется, — с сочувствием сказал караульный. — На нем его одежка?

Ингрид подняла голову.

— Первый раз вижу эту рвань!

— Да ты никак сидишь на мешках с детской одеждой. Так-то госпожа Андерсен переодевала детей во все чистое: их целую одежку себе, а на детишек — вонючее тряпье. А сейчас, барышни, шли бы вы со своими детками на свежий воздух. Все остальное уже не для ваших глаз.

Ингрид и Стина поспешили уйти, они не хотели больше ничего знать.

Во дворе они опустились на скамейку, к которой подвели их соседи. Детей девушки прижимали к груди.

— Как они замерзли, — сказала Ингрид. — Их надо согреть.

Вокруг хлопотали соседи. Они позвали Ингрид и Стину в дом и нашли во что завернуть младенцев.

Ингрид дала Даниэлю грудь, прислушиваясь к крикам мадам Андерсен, которую караульные уводили с собой.

Ингрид прижала сына к себе, а свободной рукой прикоснулась к корню мандрагоры, который висел у нее на шее.

— Благодарю, — прошептала она. — Благодарю тебя за спасение!

11

— Никогда больше не оставлю свою дочку, — сказала Стина, когда дети заснули в комнате трактира, где хозяин по просьбе Ингрид развел огонь. — Только не знаю, куда нам деться? Разве что утопиться вместе в море. Другого выхода у меня нет.

Она сидела, маленькая, жалкая, в платье из мешковины, на ногах вместо башмаков были намотаны тряпки.

Ингрид как будто не слышала ее.

— Теперь я вернусь домой! — решительно сказала она. — Отец с матерью добрые, они меня поймут. Я не хотела, чтобы они подверглись людскому осуждению и насмешкам. Но больше я с Даниэлем не расстанусь. Никогда! Я и так причинила ему слишком много страданий!

— Но ведь ты хотела как лучше! Хотела дать ему надежный дом.

Ингрид скривилась.

— А до этого, Стина? До этого! Что я к нему испытывала? Он был нежеланный ребенок. Мой несчастный малютка… Я не хотела его знать, не хотела видеть его. Разве я когда-нибудь себе это прощу?

— Простишь, — тихо сказала Стина. — Ты не первая.

— По неписанным человеческим законам отец может отречься от нежеланного ребенка. Его никто за это не осудит. А мать должна любить ребенка и заботиться о нем, даже когда он еще не родился. Иначе ее будут считать плохой женщиной и могут побить каменьями.

Вдруг до Ингрид дошел смысл слов, еще раньше сказанных Стиной.