Цветом света

Послушание дошло до предела, и Женя видела: ее возлюбленный полон того же горящего желания. Каждое мгновение работы прибавляло ему тех же мук. Худое тело Евгения было испещрено каплями брызг от гранатовой краски. Одна капля стекла по налитому кремневому стволу его мужества, образовав стройный рисунок, похожий на стрелу. Лесков не отрываясь разглядывал новое творение: причудливо татуированную страсть – дикая, но не от жизни; выдуманная, но сама жизнь. Глаза их встретились…

Не успела Женя опомниться, Евгений поднял ее над собой. Она ухватилась за его плечи и извивалась, как змея, всем телом, до боли в вертлугах разводила бедра, полностью открывая себя вожделенной стреле. Но Евгений не торопился – изнывая сам, лишь только касался, ласкал вокруг исступленного преддверия…

Истязание длилось недолго. Мужчина почувствовал содрогание девушки, ощутил неодолимую слабость, поразившую его костяк изнутри, увидел, как меркнет свет, и опустил свое дикое создание на стрелу. Уже теряясь, он уложил бездыханную Женю на стол и все еще пронзал ее…

Сезон белых ночей. Время странной любви. «Пилигрим» уносил обоих в покойные безбрежные пространства неземной стихии, подальше от огней города.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

От широкого лба

Подложила судьба

За ворот мне город.

Из гранитовых скал,

Искривленных зеркал, —

Достойный, пристойный

Нахал…

Время плавания закончилось несколько позже полудня. Евгений и Евгения, довольные и чистенькие после душа, сошли на берег. Капитан проводил их взглядом, устало вздохнул и отдал обычное распоряжение:

– Петь! Приведи салон в порядок.

Через секунду-другую он услышал удивленный присвист своего сервера. Капитан усмехнулся, но все же заглянул в салон. Там было чисто, только мусорный бачок занят шкурками от фруктов и бутылкой из-под ликера…

– Куда мы сейчас? – спросила Женя.

– На край света. Ты готова?

Лесков говорил всерьез. Женя отвернулась.

– Ладно, – жестом фокусника он извлек из воздуха нечто блеснувшее полярной звездой и коснулся шеи девушки.

– Что это? Боже!..

Художник смастерил для подарка возлюбленной серебряную оправу и сплел цепочку. Янтарное сердце свободно перекатывалось в ажурных зарослях металла и солнечно подмигивало из своей клетки.

– Амулет. Заговоренный. Пока носишь его – меня не покинешь.

Девушка улыбнулась, но уголки губ болезненно дрогнули:

– Если бы время стало.

– У нас есть еще день, – обнял ее Лесков. – Я хочу показать тебе свой город. Не возражаешь?

Он привел ее к «Спасу на Крови», большой исторической игрушке. Рядом с собором располагалось уличное кафе с площадкой, утыканной зонтиками-грибочками. В углу, между ночным фонарем и урной, небольшой оркестрик играл Григовскую «Песню Сольвейг». Музыкантов было всего четверо: долговязый флейтист, виолончелист, полностью скрытый своим инструментом, гитарист в темных очках и вдохновенный перкуссионист с двумя барабанчиками и хай-хэтом. Но что они творили!.. Вокруг собралось великое множество народу, как видно – в основном иностранцы, и столики кафе почти все были заняты.

Евгений усадил спутницу под одним из тентов:

– Что будешь?

– Мороженое, – не отрываясь от музыки, уронила девушка, – с орешками.

Она помнила, как было у Грига, и никогда бы не подумала, что эту довольно бедно оркестрованную пьесу возможно сыграть столь малочисленным составом, не утратив ни ее красоты, ни драматизма. Ансамбль очаровал Женю.

– Нравится? – тихо спросил Лесков, вернувшись с мороженым.

– Чудно. Ты их знаешь?

– Да. Вон тот мальчик с гитарой – их отец-вдохновитель, Валька-Гомер.

– Почему «Гомер»?

– Потому что слепой…

– Слепой? – удивилась Женя.

– Ну я же говорю, – нетерпеливо кивнул Лесков. – Он песни сам слагает. Вот и прозвали Гомером.

Музыка закончилась. Слушатели аплодировали. В корзину музыкантов летела не очень твердая российская валюта, иногда сдобренная американским долларом или шведской кроной. Ударник заметил Лескова и широко улыбнулся. Евгений подал, прикладывая пальцы к выпяченным губам, какие-то знаки.

– Что ты делаешь? – засмеялась Женя.

– Увидишь. Кушай, а то растает.

Девушка послушалась, а Лесков продолжал знакомить ее с составом ансамбля:

– Барабанщика зовут Гера, флейтиста – Карен, а виолончелиста – Казима. Но хорошо я знаком только с Герой и Валькой.

В атмосфере зависли гуцульские напевы флейты Пана. Прозрачные звуки, романтично витая в воздухе, наконец, опустились на землю и уже хлестким ароматом балканского вина ударили и понеслись по цветочным лужайкам. Эту штучку некогда написал волшебник-Каталин Тирколеа и нарек «Олтенией». Чего только не услышишь на улицах Петербурга!..

Когда толпа иностранцев вновь разродилась одобрительными возгласами и шуршанием кошельков, Валя-Гомер отложил гитару в сторонку, взял белую трость и, продравшись сквозь строй любопытствующих зрителей, направился к столику Лескова и девушки. Остановился, по-птичьи повел головой и позвал:

– Женя.

Она вздрогнула.